Григорий Негода - Беспощадный
Решение принято одно: спасти корабль любой ценой.
Отправляюсь к командиру Одесской базы контр-адмиралу Кулешову. Хочу просить его, чтобы дал автогенный аппарат отрезать еле держащийся, мешающий движению корабля кусок полубака. Контр-адмирал перебивает меня на середине первой же фразы:
- Никаких автогенов. Сегодня же вы обязаны уйти из Одессы. Видите, налеты участились. Вас могут в любой момент утопить. А рисковать эсминцем мы не можем. Уходите немедленно. Это распоряжение командующего оборонительным районом. - Кулешов протягивает мне руку: - Желаю вам счастливого перехода. Буксир из Севастополя за вами уже послан. Должен быть здесь в пятнадцать часов.
По тротуару, изрытому воронками, то и дело обходя груды битого закопченного кирпича, возвращаюсь в гавань. По пути решил заглянуть в госпиталь, навестить Колесниченко. В приемном покое пожилая няня, услышав фамилию матроса, смахнула слезу.
- Умер он, батюшка, сегодня ночью умер. Кровью истек. Врачи все удивлялись, как только живым его довезли.
Начальник хирургического отделения не меньше меня был удручен случившимся.
- Уже ничем нельзя было помочь...
- Когда мы сможем похоронить его?
- Не раньше чем через два дня, когда будут известны результаты вскрытия.
- Жаль. Мы сегодня уходим.
- Не беспокойтесь. Доверьте нам. Похороним со всеми почестями.
На корабле Кабистов доложил, что буксир "СП-14" уже прибыл. Чтобы не терять времени, мой помощник сам отдал команду готовить корабль к походу. Матросы закрепляют за торпедные аппараты якорную цепь, она заменит нам брагу, к которой присоединяется буксирный трос.
- Воздух! - слышится возглас.
Над портом на большой высоте летят вражеские бомбардировщики. Падая, завывают бомбы. Грохочут взрывы. Бомбы рвутся на середине гавани, на берегу. Осколки долетают до нас. Матросы, занятые своим делом, ничего не замечают. Спокойно работают на палубе. Команда буксира тоже не обращает внимания на бомбежку. Видно, обстрелянный народ. Приглашаю к себе капитана буксира, договариваемся о действиях в море. Тянуть "Беспощадный" он будет кормой вперед. Выход, назначен в шестнадцать ноль-ноль, чтобы ночью пройти узкий фарватер среди минных полей. Предупреждаю, что поврежденный эсминец будет плохо слушаться руля. Буксировать нужно сугубо осторожно.
Самолеты, отбомбившись, улетели. Пользуемся случаем, чтобы незамеченными выйти из гавани. Миновали боны у Воронцовского маяка. В вантах засвистел ветерок. Он крепчает. В море крупная зыбь. Нас начинает покачивать. Взгляды всех, кто находится на мостике, устремлены на полубак. Выдержит ли?
- Штурман, - говорю Бормотину, - проверьте, с какой скоростью мы идем.
Сам изучаю облака: усилится ветер или нет? Подует по-настоящему - беда нам.
Прохаживаюсь по мостику. Трогаю рукоятки машинного телеграфа, которые стоят на "стоп", поглядываю на неподвижные стрелки тахометров, замершие на нуле: машины наши не работают. Тоска!
Бормотин определил, что идем со скоростью 4,2 узла. Не идем, а ползем. Велю сигнальщикам передать на буксир, чтобы прибавил ход. Приходит ответ: "Больше хода дать не могу".
Начинает темнеть, а мы все еще недалеко от Одессы. Эх и длинным покажется нам знакомый путь до Севастополя!
Когда топором рубят сталь
Рассвет застал нас у Тендровского маяка. Погода ухудшилась. По морю уже гуляли приличные волны. Пока шли навстречу ветру, все было хорошо. Но вот повернули к ветру лагом - и началось!
Крен достигает тридцати градусов. Корабль стонет, скрипит, как несмазанная телега. Взгляды всех прикованы к полубаку. Оторванная его часть, висящая на живой нитке, не хочет качаться вместе с кораблем. Эсминец ложится на правый борт, а полубак стоит на месте, словно раздумывает, в какую сторону ему податься. Когда корабль уже выпрямится, оживший полубак вдруг спохватывается и быстро-быстро валится набок. При этом разорванные стальные листы скрежещут и лязгают так, что у нас озноб пробегает по телу. И без того кровью сердце обливается, когда слышишь этот стон истерзанного корабля, а тут еще крик с сигнального мостика:
- Справа по курсу три самолета!
"Юнкерсы" летят на "Беспощадный". Приказываю буксиру отойти в сторону: незачем и его под удар подставлять. Буксир выполняет приказание. Туго натянутый трос срывается с его кормы и с шумом падает в воду. "Беспощадный" без хода раскачивается на волне. Самолеты устремляются в пике. С визгом падают бомбы. Прозрачные, как из стекла, столбы вырастают над волнами. Тяжело, отрывисто вздыхает море. Все бомбы падают перед носом корабля. Кабистов вытирает с лица пот и брызги, смеется:
- Опять их одурачил "Беспощадный". Они брали поправку на наш ход, а мы стоим. Не было бы счастья, да несчастье помогло!
Сбросили "юнкерсы" бомбы перед нашим носом, угостили шумовым эффектом и скрылись. Буксир, дымя и пыхтя, снова тянет нас на поводу.
Прошли минное поле. Вползаем в Каркинитский залив. Здесь на просторе и вовсе разыгрался ветер. Теперь он достигает шести баллов. Оторванный полубак с громом болтается из стороны в сторону. Кабистов спустился на палубу, перегнулся через леер. Временами он весь скрывается в брызгах. Его доклады с каждой минутой тревожнее. Оторванный, висящий на листах обшивки полубак, раскачиваясь, все дальше разрывает борт. Раньше повреждения доходили до пятнадцатого шпангоута. Теперь они распространились уже дальше пятидесятого. Еще немного - и вода хлынет в первое котельное отделение. Уже сейчас матросы выбиваются из сил, борясь с течью во всех носовых помещениях. А прорвет переборки котельных отделений - конец. Тогда уже не удержать корабль на плаву. Погибнет наш "Беспощадный".
Надо принимать решение. Это решение должен принять я, командир. Больше некому. Правильно решу - спасу корабль. Ошибусь - погублю все. Но что же решать? В такие минуты убеждаешься, какая страшная ответственность вмещается в короткое привычное слово "командир".
Вместе с Козинцом осматриваем помещения корабля. Инженер-механик мрачен и подавлен. Хуже всего сознавать свое бессилие. На виду у матросов он еще держит себя в руках. Бодрым голосом отдает распоряжения, покрикивает на замешкавшихся или упавших духом. Но когда остаемся одни, Козинец не скрывает отчаяния. Я понимаю его. Этот человек влюблен в корабль, и никто больше его не сделал в эти дни, чтобы спасти эсминец. Тем горше ему сознавать, что все его усилия напрасны.
Сообщаю радиограммой о положении корабля командующему флотом. Понимаю, что помочь он ничем не сможет: слишком далеко мы от Севастополя.
Козинец стоит рядом со мной и рассуждает вслух:
- Сейчас бы к берегу приткнуться, на песочек. Ну, немного потрепало бы волной и только... Но некуда нам приткнуться. Здесь, у Скадовска, немцы. А до Крыма не дотянем. Нет, не дотянем. Потонет наш "Беспощадный"...
