Михаил Колесников - Сухэ-Батор
Мигмар, который стоял рядом с Сухэ, восхищался:
— Отчаянный ты! Смотри, как бы бурханы не прогневались на тебя за такое святотатство…
— Погоди: будет время — доберемся и до этого пьянчужки! — отвечал Сухэ шепотом.
ВОЛНЕНИЯ В ХУДЖИРБУЛАНЕ
В третьем году правления «многими возведенного» (1913 г.) Сухэ окончил курсы пулеметчиков. За особые успехи в военном деле ему было присвоено звание вахмистра. Молодого унтер-офицера назначили помощником командира Худжирбуланской пулеметной роты.
Новое начальство — сынки родовитых князей — встретило Сухэ недружелюбно. Хотя его и назначили помощником командира роты, для князей он по-прежнему был «хара ясун» — «черная кость», уртонский ямщик. Ненавидели его и за недюжинный ум, за дружбу с простыми цириками. Ненавидели и побаивались.
— Наступили черные времена, — говорили они промеж себя. — «Многими возведенному» совсем нет до нас никакого дела. При маньчжурах и то с нами больше считались. А теперь страной правят обнаглевшие ламы, скоро все наши араты перейдут в монастырское ведомство. А в армии совсем разврат: где это видано, чтобы подлая кость — арат сравнялся в звании с нами! Возьмите этого волчонка Сухэ — сын последнего нищего, оборванец, а ему пулеметную роту доверили. Вахмистр! Всеми распоряжается, книжки читает. А какие книжки — еще нужно проверить.
— Вот придет Юань, он всю эту сволочь разгонит!
Подобные разговоры долетали до ушей Сухэ, но он до поры до времени сдерживался. Князья, которые еще совсем недавно кричали «смерть маньчжурам и китайским купцам!», теперь поговаривали чуть ли не о передаче Монголии на милость Юань Шикая, вызывали у него глубокое презрение. Ради собственных мелких выгод они готовы были вновь ползать на брюхе перед китайскими чиновниками и купцами. Это было самое тяжелое время в жизни Сухэ. Он на каждом шагу натыкался на сопротивление, ощущал на себе горящие ненавистью взгляды. Князья пьянствовали и развратничали. Возле гарнизона вырос целый поселок, где предприимчивые купцы торговали вином и поставляли «живой товар». Жалованье, предназначавшееся цирикам, оседало в карманах командования. Боевой подготовкой князья не занимались, солдаты питались скудно. Участились случаи заболевания цингой.
От всех подразделений выгодно отличалась рота Сухэ. Год пребывания на курсах пулеметчиков не пропал даром. Очень многому он научился у русских инструкторов. Занятия они всегда проводили по строго определенной программе, требовали исполнительности, дисциплины. То была суровая школа для степняков, не знающих цену времени. В степи время текло медленно, один день был похож на другой. И кому могло прийти в голову, что несколько минут могут иметь какое-то значение! Но на курсах Сухэ научился ценить время. Воинская жизнь без четкого распорядка сейчас казалась немыслимой. Он по при-меру русского подпоручика составлял недельный план занятий и стремился его выполнить. Солдаты его роты всегда были подтянутыми, беспрекословно выполняли все приказания Сухэ, стреляли лучше других, были сыты и обуты. И за это сынки князей ненавидели Сухэ еще больше. Для цириков помощник командира роты был старшим товарищем, к нему в любое время дня и ночи каждый мог заходить запросто, выкладывать свои жалобы. Получилось так, что теперь даже солдаты других подразделений стали приходить к Сухэ. Все это были недовольные командованием, грубым обращением, плохим снабжением. И таких с каждым днем становилось все больше и больше. И хотя Сухэ на первых порах не хотелось обострять отношения с командованием, с князьками, он понял, что сдерживать себя больше не в силах. Кто еще, как не он, сын арата, мог вступиться за беззащитных цириков?
Сухэ подолгу толковал с цириками.
— Вы все, солдаты, должны действовать сообща, — наставлял он, — тогда с вашей силой будут считаться. Ведь справедливо сказано, что если у двадцати согласия нет — они подобны развалившейся стене; если двое дружны — они подобны каменному утесу. Если двадцать совещаются — их мудрость равна сорока умам. Вспомните-ка Улясутай! Не слышали? Так вот расскажу вам: случилось это в 1901 году в Улясутае. В это время в Китае вспыхнуло восстание, которое стали называть «Ихэтуань». Мятеж подняла беднота, такая, как вы. Бедняки китайцы говорили: «Сейчас нужен кулак во имя справедливости». Ворвались они даже в Пекин. Маньчжуры всполошились и решили подавить это восстание. Согнали они и монгольских аратов, сделали их солдатами, хотели из Улясутая бросить в Китай. А был среди мобилизованных цириков некий Энх-Тайван, простой арат, наподобие нашего Мигмара или Вангана. Ничем особенным внешне от других не отличался, а имел сердце льва. «Чем плохо жить, лучше хорошо умереть, — любил говорить Энх-Тайван. — Китайские крестьяне такие же бедняки, как мы. Нельзя помогать кровожадным маньчжурам…»
Вот и догадывайтесь, чем дело кончилось. Энх-Тайван и его товарищи подняли восстание, поколотили цзянь-цзюня, а потом ушли в горы золотого Хангая.
Подобные наставления падали на благодатную почву. Раньше Сухэ называли «гоймин», то есть «ловкий», теперь цирики любовно звали его «бакши» — «учитель».
Был в то время в Худжирбулане некий Галсан-Мэйрэн, которого цирики втихомолку называли «мэ-ргуу», то есть «тупица», «дурак». Этот дарга, князек служил в штабе и отличался своим зверским обращением с солдатами. Ходил он, высоко задрав голову и выпятив живот, никогда не расставался с шапкой, на которой болтался шарик — джинс. Галсан-Мэйрэн ко всем придирался, на всех покрикивал, раздавал зуботычины направо и налево. Солдаты его люто ненавидели.
Как-то в Худжирбулан привезли протухшее мясо. От одного запаха этой дохлятины тошнило. По мясу ползали огромные зеленые мухи.
— Эй вы, голодные волки! — крикнул Галсан-Мэйрэн. — Забирайте эту падаль— и живо ее в котел.
Но никто не двинулся с места. Цирики стояли, зажав пальцами носы.
— Ну, хорошо, я проучу вас, — пригрозил дарга.
На другой день мяса совсем не дали. Его не дали и на третий день. Солдаты заволновались.
— Решили нас голодом уморить, проклятые собаки! Сами жрут молодого барашка, а мы ложись и помирай?..
Напрасно кричали русские инструкторы и монгольские дарги, зря надрывали глотки: цирики отказались приступать к занятиям, пока их не накормят.
В тот день дежурным по части был Сухэ. Цирики пришли к нему.
— Галсан-Мэйрэн обещал, что сегодня привезут хорошее мясо, — сказал Сухэ. — Подождем еще.
В полдень в самом деле у казарм остановились две телеги, груженные мясом. Привез его глухой лама. Мясо оказалось червивым. К телегам невозможно было подойти. А лама глуповато улыбался, перебирал четки и говорил:
