Вадим Прокофьев - Степан Халтурин
Нельзя назвать вольным и работника, который, как вол, работает на хозяина, отдает ему все свои силы, здоровье, свой ум, свою плоть и кровь, а от него получает сырой и холодный угол да несколько грошей. За эту святую истину наш даровитый писатель сослан в каторгу и мучится в ней и до сих пор. Таких людей не один Чернышевский — их было и есть много: декабристы, петрашевцы, каракозовцы, нечаевцы, долгушинцы и все наши мученики последних лет…
Они стояли и стоят за то же народное дело. Я говорю— народное, потому что оно начато было самим народом. Припомните Разина, Пугачева, Антона Петрова! Всем одна участь: казнь, каторга, тюрьма. Но чем больше они выстрадали, тем больше им слава. Да здравствуют мученики за народное дело! Друзья! Мы собрались, чтобы заявить здесь перед всем Петербургом, перед всей Россией нашу полную солидарность с этими людьми, наше знамя — их знамя; на нем написано: «Земля и воля крестьянину и работнику». Вот оно — да здравствует земля и воля!
Гром рукоплесканий, дружное «ура» приветствовали появление над толпой красного знамени, крики заглушили полицейские свистки.
К Халтурину подбежал Митрофанов:
— Ну, Степан, как речь-то?
— Хорошо, кто это говорил?
— А ты не знаешь?
— Нет.
— Так это Плеханов, студент Горного, он давно с нами связан, толковый малый.
— Ты вот что, поди к нему да присматривай, а то полиция зашевелилась.
Митрофанов побежал. Протолкавшись к Плеханову, сдернул с него шапку и напялил какую-то фуражку, затем башлыком закрутил голову.
— Ну, вот так, пожалуй, не узнают, только теперь пойдем все вместе, иначе арестуют.
И действительно, полиция при помощи дворников пыталась пробиться к оратору и знаменосцу. Когда трижды повторенный натиск «представителей власти» был отбит рабочими и причем с заметным ущербом для полиции, городовые стали хватать тех, кто оказался в последних рядах. Над возбужденной толпой раздалась чья-то звонкая команда: «Стой! Наших берут». Демонстранты остановились, затем человеческая масса подалась назад и стала растекаться, в воздухе замелькали кулаки, по Невскому неслись глухие крики:
— Бей их! А-а-а… Гони… Так им! Чтоб не повадно было!
К демонстрантам присоединились прохожие, и порой уже было трудно разобрать, кого бьют. Полиция отступила, а потом побежала по Казанской улице, дворники юркнули в ворота своих домов, но, разгоряченные столкновением, гордые одержанной победой, рабочие увлеклись. Отбив арестованных, они бросились преследовать убегающих полицейских. В это время новые наряды полиции и городовых спешили и по той же Казанской и со стороны памятника Кутузову. Демонстрантов начали окружать. Прекратившаяся было схватка вспыхнула с новой силой, но теперь демонстранты отбивались от полиции, расчищая себе, дорогу к отступлению. Халтурин, Митрофанов, Василий Яковлев прикрывали Плеханова и знаменосца, молоденького семнадцатилетнего рабочего Якова Потапова, — он все еще крепко сжимал в руках древко знамени, вызывая ярость городовых.
— Сверни знамя, а палку мне дай. — Митрофанов быстро сорвал полотнище, сунул его Потапову и, вооружившись древком, бросился на полицию. Халтурин прикрывал тыл их маленькой группы, работая кастетом. Рядом с ним дрался высокий стройный студент. Несмотря на мороз, он был без шапки, и его черные волосы растрепались, спадая на лоб длинными потными прядями, легкое пальто расстегнулось, косоворотка на груди была разорвана. Он наводил ужас на полицию и дворников. Зажав в обеих руках по кастету, студент разил направо и налево и скоро очистил себе дорогу в переулок. Следом за ним бросился Митрофанов, уводя Плеханова и Потапова. Халтурин остался среди сражающихся.
На место происшествия приехал петербургский градоначальник Ф. Ф. Трепов. Полиция уже успела захватить нескольких рабочих и интеллигентов, но Трепов, увидев, что число арестованных не превышает десятка, возмутился и набросился на полицейских:
— Хватайте, хватайте как можно больше!
— Так они же уже разбежавшись, ваше превосходительство.
— Идиоты, а это что, вон в очках и пледах — студенты, поляки, они бунтовщики… Взять!
И по Невскому пронесся слух: «Поляки бунтуют!», «Хватай кого попало!» Полиция набросилась на праздношатающихся зевак, стала бить их, женщин хватали за волосы, в ход пошли обнаженные тесаки. Теперь уже завязалась драка между полицией и столичными обывателями, женщины озверело рвали полицейские шинели, кусались, царапались.
Полиция не могла похвалиться победами, в этот день ей удалось арестовать 32 человека, из которых только трое были действительно участниками демонстрации и лишь один Яков Потапов — активный ее организатор и знаменосец.
Потапов попался случайно. Выбравшись из свалки, он встретил Веру и Евгению Фигнер. Они пригласили его к себе обедать и, весело болтая, двинулись по Невскому к Садовой. Но на углу Большой Садовой на Потапова набросились выследившие его шпионы. Сестры Фигнер ничем не могли ему помочь и, воспользовавшись суматохой, скрылись.
День 6 декабря клонился к вечеру, но в Петербурге только и было разговоров о демонстрации. Шепотом передавали друг другу слухи, как-то проникшие из полицейских застенков, что арестованных продолжают избивать в участках, бьют ногами, эфесами сабель, одну беременную женщину убили ударом сапога в живот.
От царя скрыли нерасторопность его полиции, зато дворников Третье отделение выдало за народ, и Трепов в своем докладе Александру II писал: «Народ, не успевший разойтись из собора, бросился на толпу производивших беспорядок и деятельно помогал в задержании их».
Император был доволен, на полях треповского донесения он пометил: «Весьма утешительный признак».
Зато лавристы да и некоторые бунтари были возмущены… но не зверствами полиции, а демонстрацией. Натансон и его друзья спешили оправдаться, заявляя, что они пошли на Казанскую площадь под давлением рабочих.
Халтурину было очень обидно встретить в своих друзьях-интеллигентах такое непонимание, даже враждебное отношение к политическим действиям рабочих, к требованиям политических прав для себя. Народники не признавали борьбы за политические права, а лавристы, у которых Степан прошел «начальную ступень обучения» социализму, отрицали даже какое-либо активное действие, кроме «тихой» пропаганды.
Через несколько дней Халтурин встретил Мурашкинцева. С таинственным видом тот сообщил Степану, что под Новый год на квартире одного студента состоится сходка. Будут бунтари, некоторые рабочие, Хазов и «кое-кто из старой гвардии».
Мурашкинцев любил иногда напустить на себя таинственность, а поэтому счел возможным только намекнуть, что «гвардеец» этот сбежал из-под полицейского надзора по месту жительства в городе Орле и прибыл в Петербург, когда до него дошла весть о подготовке Казанской демонстрации.
