Дмитрий Петров - Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие
– Надо сомкнуть ряды, Грелкин, – сказали друзья. – Хорошо бы потанцевать!
Здесь пора кое-что разъяснить: «Красное подворье» – это памятный многим ресторан «Казанское подворье», а позднее – ресторан отеля «Казань», где играли все поколения местных джазменов. А в марте 53-го – коллектив Виктора Деринга: Жора Баранович (труба), Онуфрий Козлов (контрабас), Юрий Модин (фортепиано) и Иннокентий Бондарь (ударные)[29].
Нередко звучали там и оставшиеся на всю жизнь любимыми композициями Аксенова две нехитрые вещицы – «Сентиментальное путешествие» и «Грустный бэби»[30]. Часто включая их в свои книги (а порой используя в названиях книг или глав[31]), он снабжал их русскими текстами:
А у нас в России джаза нету-у-у,
И чуваки киряют квас…
или:
Приходи ко мне, мой грустный бэби!
О любви, фантазии и хлебе
Будем говорить мы спозаранку…
Есть у тучки светлая изнанка[32].
А то вдруг кондуктор в музейном поезде Толли Тейл Трейн из романа «Новый сладостный стиль» нараспев объявляет пассажирам: «О-о-олл а-а-аборд[33]». А те улыбаются.
Александр Кабаков считает, что эти вещи пленили его лиризмом и нежностью. Не зря он перевел «Грустного бэби»: «…есть у тучи светлая подкладка…». Ее поиск – тончайший момент в творчестве Аксенова. За ней отправляется он в сентиментальное путешествие, в литературу.
* * *Ритм джаза легко уловим и в литературе, которой, вернувшись в Казань, по новому кругу увлекся студент Василий. Только теперь это была литература особая – западная. За собой он вел и племянников: от Лермонтова – через Серебряный век – в наше время. Вася часами сидел в центральной библиотеке, где были доступны тексты более или менее актуальных европейских и американских авторов. Его поразила поэзия США. Особенно – сборник, составленный поэтом-акмеистом Михаилом Зенкевичем и переводчиком Иваном Кашкиным[34]. Библиотечный индекс «И356». Он списывал стихи в тетрадь и нес на Карла Маркса, где – уже в свою тетрадку – их списывала Галя. Эпоха тетрадок-драгоценностей. Не случайно и сегодня многие из них целы и хранимы, а записанные стихи – читаются наизусть, как тогда, в послевоенной Казани.
Звуки ночи Гарлема капают в тишину.
Последнее пианино закрыто.
Последняя виктрола сыграла джаз-бой-блюз.
Последний младенец уснул.
И ночь пришла тихая,
Как сердца удары.
А я один мечусь в темноте
Усталый, как эта ночь.
Душа моя пуста, как молчанье.
Пуста огромной больной пустотой.
Желаньем страстным кого-то…
Чего-то…
И я всё мечусь в темноте,
Пока новый рассвет, тусклый и бледный,
Не упадет туманом молочным
В колодцы дворов…
Это ли не блюз? Но в исполнении не трубача Луи Армстронга, а поэта Ленгстона Хьюза.
Об этом увлечении знали очень и очень немногие. Для большинства его молодых знакомых Василий оставался просто пижоном, танцором, любителем девушек, модной одежды и завсегдатаем комиссионок. Деньги, что регулярно приходили из Магадана, позволяли покупать вещи, считавшиеся изысканными. Как-то в 53-м купил верблюжье – невероятно потертое, но немыслимо стильное – демисезонное пальто и принялся щеголять в нем по городу.
Вскоре он узнал, что пальтишко сдал в магазин шанхаец Жора Баранович. Впрочем, по другой версии, это сделал Кеша Горбунцов. Так или иначе, оно облегало фигуру Аксенова, а сильную его шею – причудливо завязанный шарф. Тетка таких изысков не понимала: «Ты стал люмпеном, Василий!» – твердила она. А мама писала: «Твое "стильное" пальто – старая тряпка. <…> Купи простое и добротное зимнее пальто. Ни в коем случае не ходи зимой в осеннем!»
4
Осень, зима, весна…
Весной 1954-го Вася снова на Колыме. Отменили пропуска, и теперь кто хошь мог поехать в Магадан, снимите шляпу… Поехал и Василий – но теперь не просто к маме, а практикантом в больницу. Спасибо Вальтеру, это он обо всем договорился. И билет оплатил.
Евгении специально ничего не сказали. Делали сюрприз. Телеграмму о приезде Вася послал перед отлетом. Но надо же – самолет прибыл в Магадан раньше, чем телеграмма. И мама увидела Василия внезапно – на пороге дома. Точнее, идущим к порогу.
Но… Что это на мальчике за пиджак в яркую клетку? Что за прическа? Откуда здесь у нас этот сентиментальный путешественник со странным рюкзачком? Где фанерный чемодан? Где полубокс? Где костюм советского медика – серьезного юноши, достойного этого звания?
На том пороге встретились два мира – две культуры: одна – в обычном платье, другая – в стильном пиджаке. И – вот-так-так! В первые минуты эти знаки оказались сильней и важней объятий и поцелуев…
Мама сказала:
– Сразу – стричься. А завтра купим новый пиджак.
Она как-то даже не подумала, что перед нею – личность. Человек с убеждениями.
Солидными и шершавыми, как наждак.
– А это попугайство перешьем в пальтишко для Тони (приемной дочери Евгении и сводной сестры Васи, взятой из колымского детского дома).
– Через мой труп, – ответил сын глухо. – Это самая модная расцветка.
И мать его поняла. Внезапно, как его появление, пришла мысль: пиджак и шевелюра – нечто безмерно большее, чем пижонство. Это – стиль. Это – важно для него. И здесь – на Колыме – встречаются две половинки XX века. И не плохо бы им понять друг друга.
И мудрость матери взяла верх: спор о внешнем прекратился. Осталась нежность.
И слава Богу.
5
Но доложу: в 54-м в Магадан приехал другой Аксенов. Не казанский – питерский…
А это важно.
Переход Василия в Первый Ленинградский мединститут – штука не простая.
Всё началось с того, что Васю выгнали из вуза. Отчислили. За жуткий «грех»: поступая, он не указал, что родители сидят. Такого вопроса в анкете и не было. Однако ж – отчислили и глазом не моргнули. Василий поехал в Министерство образования – в столицу, за правдой[35]. Его выслушали и сказали: ничего себе! Товарищи предпринимают какие-то странные, запоздалые действия. Вас ждут в Казани, молодой человек. Передайте там: вы восстановлены.
И убыл он на учебу. И прибыл к директору института Рустему Аллямовичу Вяселеву.
Тот опешил: вы что тут делаете? Вы ж отчислены!
– Я… сейчас только из министерства, – сказал Вася. – Там считают, что вы какие-то запоздалые действия предпринимаете.
– Мальчишка! – услышал он в ответ. – Убирайся вон отсюда!