Альфред Штекли - Джордано Бруно
Сомнения его рассеялись самым неожиданным образом. Он узнал, что в Риме появился один из тех, кто, по слухам, рьяно помогал отцу провинциалу стряпать против него обвинения. Почему вдруг он здесь? Или это он подал донос и будет теперь уличать его перед инквизиторами? О, если бы знать наверняка!
Джордано ждал, когда ему предъявят обвинения. Это произошло довольно скоро. Тайные и явные недоброжелатели поусердствовали на славу. Они собрали воедино все, что только смогли, — не забыли ни скандала в пору его послушничества, ни брошенных мимоходом двусмысленных шуток, ни спора с Монтальчино, ни издевок над монастырской братией. Ему советуют осознать всю серьезность своего положение Речь идет не о мелких сварах, чьих-то обидах или злобных наговорах — речь идет о ереси. Список обвинений огромен. Здесь не только его нечестивые выходки, здесь и заблуждения, которые он считает краеугольными камнями подлинной философии!
Джордано спорит. Он мог еще выслушивать, когда его корили отступлениями от устава — он никогда не был примерным монахом! — но теперь самые дорогие его сердцу мысли называют зловредными заблуждениями! Чем больше он спорит, тем яснее ему, как нетерпимы его противники. Он говорит о важнейших философских истинах, а они твердят о вере. Но ведь он рассуждает не как богослов, а как философ! Ему грозят. Он обязан признать, что его взгляды — ересь, сущая ересь! Бруно упорствует. Только невежественные люди могут называть ересью истину, которую открывает разум!
С каждым днем дело приобретает все худший оборот. В глазах орденского начальства он злодей, еретик. Если он не покается, его не сегодня-завтра выдадут Святой службе и там им займутся настоящие инквизиторы. Но он не может признать себя виновным, когда убежден в своей правоте! Ему предоставлена относительная свобода, он выходит за пределы монастыря. Неужели он упустит эту возможность?
В его жилах горячая кровь южанина. Он очень вспыльчив и в приступах гнева способен на безрассудства. Всей душой рвется он к свободе и ненавидит своих гонителей.
Григорию XIII перевалило за восемьдесят. Престарелый папа был не в силах создать и видимость какого-либо порядка. В Риме и подвластных святому престолу землях царила ужасающая анархия. Борьба партий то и дело выливалась в кровавые междоусобицы. Благородные сеньоры жгли друг у друга посевы, угоняли скот, разрушали дома. Люди словно помешались на жестокости. Захваченных в плен врагов казнили на глазах у их жен и детей, а тут же неподалеку, на рыночной площади, справляя победу, весело отплясывали триумфаторы. По дорогам, как во время войны, рыскали вооруженные отряды. Отсеченные головы, выставленные для острастки, мало помогали. Папские распоряжения не исполнялись. Осужденных силой вызволяли из темниц.
Джакомо, незаконный отпрыск папы, творил в Риме все, что хотел. Даже высшие церковные сановники, приближенные Григория XIII, не смели перечить всесильному любимцу. Произвол его был безграничен. Редкий день проходил без очередного злодейства. По собственной прихоти бросал он людей в тюрьмы, казнил без приговора, подсылал наемных убийц. Даже в век, привыкший к жестокости, о его насилиях говорили с содроганием. Он не брезговал ничем, чтобы увеличить свои богатства. Расправляться Джакомо предпочитал с врагами, которые имели изрядное состояние. Проводимые им конфискации мало чем отличались от грабежа. На подвиги своего сынка и его приспешников папа взирал сквозь пальцы. Безнаказанность поощряла преступления. Родовитые римляне, оттесненные от кормушки власть имущих, нашли способ поправлять свои финансы. Они покровительствовали воровским шайкам и получали долю добычи. Священники и монахи бросали монастыри и подавались в разбойники. Трупы на мостовых стали обыденным явлением. Из Тибра вылавливали убитых. На улицах средь бела дня раздевали и резали прохожих. Жизнь человеческая не ставилась и в грош. Убивали по пустякам, за косой взгляд, за неосторожно сказанное слово. Нанять брави в Риме было ненамного сложнее, чем в Венеции — гондольера. Это было завидное место для сведения личных счетов.
…Весенним утром 1576 года из полноводного Тибра вытащили еще один труп. Убитый был в доминиканской одежде. Его удалось опознать. Им оказался монах, приехавший из Неаполя уличать в ереси Джордано Бруно Ноланца.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ГДЕ ЕГО ГАВАНЬ!
Богословы, занятые предварительным следствием, называют взгляды Бруно ересью. Перед ним дилемма. Он или должен признать свою вину, или, упорствуя, угодить ив инквизицию. А дальше что? Святая служба — неподходящее место для философских дискуссий. Только приговоренные к смерти могут выйти оттуда с гордо поднятой головой. А все остальные, коль хотят увидеть свободу, выбираются из тюрьмы униженные и раздавленные, будто выползают на коленях.
Он, словно злодей, должен виниться! Просить прощения только за то, что его мысли разнятся от общепринятых воззрений. Жалкие начетчики, которые ничего не знают, кроме мертвой буквы писания, покушаются на самое дорогое, что у него есть, — на свободу мысли! Но он не из тех, кого просто скрутить. В юности он отдал свое сердце Афине. Она не сулила легкой судьбы. Жизнь человеческая — бессрочная ратная служба, и тот, кому действительно дорога мудрость, никогда не должен снимать шлема и выпускать из рук оружия. Он обязан отражать удары судьбы, обуздывать зло и не попадаться в засады врагов.
Единственный выход — бежать. В этом решении Бруно еще больше укрепила весть, что вероятный доносчик, монах неаполитанец, найден мертвым. К счастью, Джордано вовремя услышал о происшествии, которое могло стать для него роковым. Доминиканца Из Неаполя убил тоже монах, узнавший в нем заклятого врага. Не приходилось особенно радоваться его смерти, когда подозрения прежде всего падали на того, кто был разоблачен доносом. Только еще не хватало, чтобы к начатому в Неаполе процессу о ереси прибавилось и дело по обвинению в убийстве! Медлить нельзя. Если он сейчас же не уедет, его схватят. Монастырской жизнью он сыт по горло! Рясу Бруно сбрасывает без всякого сожаления и покидает Вечный город.
Черная смерть простерла свои крылья над Италией. Чума вторгалась в один город за другим. Побросав городские дома, богачи уезжали в поместья. В перенаселенных кварталах бедняки умирали сотнями. Люди прятались за закрытыми ставнями, не пускали на порог даже родственников, часами простаивали на коленях или с отчаяния предавались разгулу. В чем только не искали спасения! Одни твердили, будто лишь воздержание и пост уберегают от мора, другие советовали почаще прочищать печень и отгонять заразу вином. Но смерть настигала свои жертвы повсюду. Не помогали ни уединение, ни окуривания, ни молитвы, ни колдовские заговоры, ни святая вода. Иногда некому было хоронить мертвых. Крестьяне боялись привозить съестные припасы. Начался голод.
