Глеб Голубев - Заболотный
— Зачем это нужно, Даниил Кириллович? — взмаливаюсь я. — Ну кому нужны эти географические подробности?
— Бис його знает, может, в них-то как раз и таится ключ к разгадке! — устало отвечает он, присаживаясь на пенек. — Ведь нам уже ясно, что эндемичность чумы, видимо, как-то связана с определенными природными условиями. И подсказать разгадку могут самые неожиданные наблюдения.
Мы оба страшно устаем. Так много сил отнимает уход за больными, что на исследовательскую работу почти не остается времени.
Вчера заболел бубонной чумой шестилетний Джо, сынишка Ю-квина. Он часто вертелся возле нашей палатки, сначала дичился, а потом даже начал сопровождать нас в прогулках по окрестностям деревни. Еще утром я видел его весело гоняющим с толпой сверстников кожаный мячик. А к вечеру, когда нас позвали, он уже метался в жару, стонал и жалобно всхлипывал. Даниил Кириллович сделал ему прививку и остался ночевать тут же, в фанзе.
Днем раньше свалился отец Джо, молодой и веселый крестьянин богатырского роста и здоровья. Но сынишка его вчера казался здоровым.
В деревне было еще пятеро больных. И мне пришлось заниматься ими одному, только изредка, улучив свободную минутку, забегая в фанзу Ю-квина. Неделю днем и ночью боролся Заболотный за жизнь ее обитателей. С волнением мы отмечали с ним малейшие улучшения в состоянии мальчика и его отца. Но горький опыт уже научил нас не ликовать преждевременно: болезнь могла вести себя коварно. Сколько раз после заметного улучшения, когда, казалось, больной уже находится на пути к выздоровлению, «черная смерть» одним ударом обрывала его жизнь!
Но на этот раз она отступила. Когда утром на седьмой день я забежал навестить Заболотного, то неожиданно увидел во дворе фанзы Ю-квина с маленьким Джо на руках. Они блаженно грелись на солнцепеке.
А Заболотного в фанзе не было. Улыбаясь и кланяясь, Ю-квин жестами пояснил, что он ушел к себе в палатку.
Но я нашел его не в палатке, а на берегу ручья. Даниил Кириллович спал прямо в траве, подложив под голову старую сумку с инструментами. На похудевшем лице его дрожала прозрачная тень листвы. Он улыбался во сне
На столе в палатке лежали две истории болезни. В них впервые за все наше пребывание в долине Венчана в последней графе вместо грозного «Exitus letalis» — умер, было написано: «Вышел на улицу, здоров», — и жирно подчеркнуто красным карандашом.
Эта первая победа окрылила нас. Проснувшись в полдень, Даниил Кириллович, даже не завтракая, отправился вместе со мной осматривать остальных больных. Двум из них было лучше. Но в фанзе Куо Чун-чжоу мы нашли сразу еще двух больных в очень тяжелом состоянии — молодую жену хозяина и его старика отца.
Даниил Кириллович поручил мне заботы о старике, а сам склонился со шприцем в руке над женщиной. И тут произошло несчастье.
Что-то тоненько звякнуло, упав на прочно утрамбованный земляной пол. Я оглянулся и увидел, что Даниил Кириллович стоит, как-то странно придерживая свою левую руку за локоть. Я подбежал к нему.
— Она дернулась, и рука сорвалась, — смущенно пробормотал он. — Экая незадача!
— Вы укололись зараженным шприцем? — Ну да. Темно тут.
Я осмотрел руку Заболотного, подведя его к единственному окошку, затянутому вместо стекла промасленной бумагой. На указательном пальце была едва заметна крошечная царапинка с каплей выступившей крови. Вот и все.
Неужели Заболотный обречен?! Слепой, панический страх, видно, слишком явно исказил мое лицо, потому что Даниил Кириллович нахмурился и сказал:
— Ну что вы, Володя, ей-богу, словно институтка какая! Крови никогда не видали? Решительно ничего страшного. На всякий случай сделаем сейчас прививочку. Вскипятите-ка шприц.
Я послушно начал кипятить шприц, но руки у меня дрожали. Тогда Заболотный мягко, но решительно оттеснил меня в сторону. Он сам вскипятил шприц, сам наполнил его сывороткой и сделал себе укол.
А потом, несмотря на все мои уговоры, спокойно и неторопливо, как всегда, закончил прививку хозяйке фанзы.
В эту ночь я не мог спать. Несколько раз вскакивал, торопливо зажигал свечу. Мне казалось, будто окликает Даниил Кириллович. Но он спал спокойно. До тех пор, пока я сам, при очередном вскакиваний, не зацепил ведро и оно своим грохотом не разбудило его.
Тут Даниил Кириллович по-настоящему рассердился.
— Так нельзя. Возьмите же себя, наконец, в руки! Никак не думал, что вы так впечатлительны, Володя. Иначе не взял бы с собой, ей-богу. Ложитесь и немедленно спите. Вам завтра, возможно, придется работать за двоих.
Мы снова улеглись на свои походные койки.
— А я вам сказочку расскажу, чтобы поскорее уснули, — сказал в темноте Заболотный.
И по его голосу я почувствовал, что он улыбается.
— Даже, пожалуй, не сказка, а старая-престарая легенда о чуме. Чуете? Шла она однажды по степному шляху, притворившись жинкой. И встретился ей сам господь бог. «Куда ты идешь, проклятая?» — спрашивает он. Чума называет ему ближний город. «Только много не убивай там людей, помилосердствуй, — сказал господь. — Такова моя воля». И чума ему поклялась, что убьет лишь сто человек, больше ни одного не тронет. Пошли они каждый своей дорогой. И вдруг узнает господь: не сто человек погибло, а много больше. Разгневался он и вызвал к себе чуму: «Як же ты меня обманула?» А та отвечает: «Я свое слово твердо сдержала. Кто же сверх сотни умер, тот умер от страха, не от болезни». Поучительная сказочка?
Я не откликаюсь и нарочно стараюсь дышать спокойно и ровно, чтобы он подумал, будто уже сплю. Тихонько окликнув меня еще раз, Даниил Кириллович засыпает. А я лежу в темноте до рассвета с открытыми глазами.
Утром мои последние надежды на то, что, может, заражения не произошло и Даниил Кириллович останется здоров, рухнули. На пальце появилась краснота. К вечеру она уже разрослась в небольшую язвочку. Сколько раз уже видел я это зловещее начало бубонной чумы!
Когда я сделал Заболотному очередную прививку, он деловито сказал:
— Я не могу сегодня вести обход, поскольку сам заражен. Так что отправляйтесь немедленно, работы у вас нынче вдвое больше.
Это было сказано таким тоном, что я понял: возражать бесполезно. Молча собрал инструменты и вышел из палатки. Уже на улице заметил, что забыл надеть шапку, и вернулся.
Даниил Кириллович сидел за столом и что-то писал. «Уж не завещание ли? — екнуло у меня сердце. — Или прощальное письмо жене?»
Увидев меня, он нахмурился и торопливо прикрыл листочек бумаги ладонью. Но я успел разглядеть его. Он заполнял историю болезни — на этот раз свою собственную.
Надо ли рассказывать, в каком нервном напряжении прошли для меня эти ужасные дни? Как в тумане, я осматривал больных, делал уколы, отбирал пробы для анализа, а мысленно все рвался в палатку, где остался Заболотный. Но приходить в нее я мог только, как обычно: на обед или вечером, закончив работу. Один раз я попытался под каким-то предлогом вернуться среди дня. Даниил Кириллович выгнал меня из палатки, вокруг которой как неприкаянный все время расхаживал Бимбаев.
