Исаак Кобылянский - Прямой наводкой по врагу
А десант, выброшенный накануне под Латашанку, в течение следующих трех суток был почти весь уничтожен. Но для этого немцы должны были привлечь дополнительные силы из северной части города (много позже об этом рассказали чудом уцелевшие участники десанта).
Глава 6. От Волги до Миуса
В середине ноября у нас наконец появилась давно ожидавшаяся конная тяга. Это были низкорослые монгольские лошади, все одного роста и одной рыжеватой масти. С началом Сталинградского наступления дивизия снялась со своих позиций и, перейдя южнее Сталинграда по понтонному мосту на правый берег Волги, направилась к Дону. Перед повествованием о нашем долгом, очень трудном марше и о боях предлагаю два мини-рассказа, относящиеся к этому же периоду времени.
Член ВКП(б) на льготных основаниях
Как-то в первой половине ноября на огневую позицию батареи пришли парторг полка капитан Прохоров и курировавший наш полк инструктор политотдела дивизии майор Фарбер. Они провели короткую беседу о положении на фронтах, а после этого вместе с Сысолятиным подошли ко мне и сказали, что считают меня достойным чести стать коммунистом, посоветовал и подать заявление о приеме кандидатом в члены партии. Прохоров заявил, что он, зная о том, как я воюю, готов дать мне письменную рекомендацию.
Раньше у меня не было мыслей о скором поступлении в партию, считал, что еще молод для этого. Но сейчас мне было лестно, что на меня обратили внимание и что такие авторитетные для меня люди уверены — я гожусь в коммунисты.
В те годы правила приема в партию фронтовиков были существенно упрощены, для отличившихся в боях достаточно было трех месяцев кандидатского стажа, вместо одного года для остальных. Во всех газетах и фронтовых многотиражках печатались призывы «Коммунисты — вперед!» и «Единственная привилегия члена партии — быть впереди в боях за Родину!». В своем заявлении я, как было тогда принято, написал: «Прошу принять меня кандидатом в члены ВКП(б). Хочу идти в бой коммунистом. Программу и устав партии признаю и обязуюсь выполнять». Через два-три дня я предстал перед дивизионной парткомиссией и после положительных ответов на неизменные вопросы ее председателя полковника Адамия «Родыну любыш?» и «Сталына любыш?» был единогласно утвержден кандидатом партии.
Став партийным, ничего специального я не делал, продолжал воевать, как умел и как подсказывала совесть. А в феврале следующего года Сысолятин напомнил мне, что пора поступать в члены партии. «Нет, я еще не отличился в боях», — был мой ответ. Такое повторялось несколько раз, пока после трудного боя я не посчитал себя достойным приема в партию на льготных основаниях. Это случилось в августе 1943 года. Как и до членства в партии, я старался воевать хорошо.
Появились кони — возникли «проблемы»
В первые дни полученные от братской Монгольской Народной Республики лошади были для моего городского глаза совершенно одинаковы. На первом же привале, когда ездовые спешились и отошли в сторонку, я не мог отличить свои пушки от орудий второго взвода и, опасаясь конфуза, ходил взад-вперед вдоль колонны, пока не прозвучала команда «По коням!». Вслед за «своими» ездовыми я уверенно подошел к «своим» пушкам.
В этот день исполнилась третья неделя со дня моего назначения на должность командира взвода. Из давно прочитанных книг мне было известно наставление Суворова: «Путь к сердцу солдата лежит через его желудок», и я старался следовать этой мудрости. Но случилось так, что во время первого перехода нашей батареи на конной тяге, спустя несколько часов пути, из-за своего чрезмерного стремления заботиться о подчиненных я попал в довольно смешное положение.
Мы остановились на часовой привал, чтобы пообедать, напоить и накормить лошадей. К моменту, когда ездовые распрягли лошадей и собирались повести их на водопой, подоспела кухня с горячим обедом. Руководствуясь самыми благими намерениями, но будучи еще совершенно «темным» в правилах ухода за лошадьми (да и откуда было это знать пареньку из города?), я, ничтоже сумняшеся, отдал распоряжение ездовым: «Задайте лошадям овса, тем временем сами пообедайте, а водопой будет после обеда». Когда мне объяснили, что нельзя кормить лошадей овсом, не напоив их перед этим, понял абсурдность своего распоряжения, и стало очень стыдно.
* * *
Вернемся к прерванному рассказу о нашем пути от Волги к Дону. Сначала мы шли по местам, где на днях были разгромлены немецкие и румынские части. Память хранит замерзший труп румына, размозженного гусеницами танка, остовы сгоревших немецких грузовиков, утеплитель к сапогу в виде огромного соломенного лаптя, коробки от португальских рыбных консервов, порожние коньячные бутылки и... лакированную туфлю на высоком каблуке.
Затем началась «зона пустыни»: здесь пришедший в себя противник успел сжечь дотла те редкие в этой степи хутора, где мы могли бы отдохнуть и отогреться. (Спустя тридцать лет Иван Камчатный напомнил мне в письме, как в один из этих дней мы «отдыхали» на промерзшей земле у одинокого, кем-то подожженного дуплистого дерева, оно горело изнутри.)
Зимнее обмундирование у нас появилось в начале декабря, когда ртутный столбик еще не опускался ниже минус 10–15°. Я помню, что получил валенки, телогрейку, особые рукавицы (с двумя пальцами, большим и указательным, что позволяло пользоваться оружием), а также, как исполняющий обязанности командира взвода, белый маскировочный комбинезон. Не повезло с головным убором: ни одну из полученных старшиной на складе шапок-ушанок не удалось натянуть на голову (мой размер 58,5 хотя и считается довольно большим, но он вовсе не редкость). На первых порах я получил вязаный шерстяной подшлемник, поверх которого носил пилотку. В безветрие было терпимо, стоило подуть ветру — голова застывала мгновенно. К счастью, старшина привез шапку нужного размера еще до того, как морозы достигли 30° ниже нуля. В полку было несколько случаев обморожения, в основном не очень серьезных. А у соседей произошла трагедия: во время затянувшегося привала погибли от переохлаждения двое солдат из Туркмении, самой жаркой республики СССР.
Где-то после середины декабря «зона пустыни» закончилась, видно, немцы торопились оторваться от преследования. В эти по-прежнему морозные дни соседний полк дивизии участвовал в отражении атаки танковой армады Манштейна, рвавшихся на выручку окруженных войск Паулюса. Наша батарея была готова к встрече с врагом, но противник избрал другое направление.
За неделю до нового года дивизия продолжила марш в сторону Дона. Запомнилось, что к вечеру 27 декабря наша батарея расположилась в сохранившемся довольно большом хуторе. После того как все подчиненные были размещены и часовые выставлены, мы с Ваней Камчатным вошли в заранее облюбованный для ночлега дом. Нас встретили две приветливые женщины, обеим было лет по 35. Одна из них — хозяйка дома, мать двухлетней девочки (муж на войне), вторая — беженка из Сталинградской области, нашедшая здесь приют для себя и двоих мальчиков после того, как жившие в доме немецкие солдаты поспешно ретировались. Комнату тускло освещал каганец, стоявший на небольшом столе недалеко от печи, которую топили кизяком. Хозяйка начала собирать на стол. Появились едва початая бутылка немецкого вина и четыре стопки, закуска. Хозяйка рассказала, что двумя днями раньше ее постояльцы начали праздновать Рождество, но вдруг по тревоге все оставили на столе, быстро собрались и вместе с другими солдатами покинули хутор. «Спасибо им за то, что мы теперь можем выпить за наших родных», — провозгласила она тост, и каждый осушил свою стопку. Оставшееся вино допивали только мужчины, которые от выпитого и от тепла в доме быстро охмелели. Несмотря на Ванино и мое сопротивление, спать нас уложили в спальне на хозяйской полуторной кровати. Перед сном нам показали смежную комнату, где мирно спали дети. Мальчики лежали на двухъярусных деревянных нарах, оставшихся от немцев, а девочка раскинулась на просторном топчане, который занимал больше половины комнаты. Спали мы по-царски! Утром хозяйка объяснила мне, почему немцы встречают Рождество на две недели раньше, чем русские. Заодно рассказала, что на бывших постояльцев зла не держит...
