Геннадий Седов - Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века
— Ага, тогда еще по глоточку, — потянулся к столику с напитками Любанский.
— А Никитушка нам споет что-нибудь, — обернулась к Остроумову хозяйка.
— Просим, просим! — поддержали с кресел.
Никита не стал ломаться. Пошел, оправляя рубаху, к роялю, за который усаживалась Александра Адольфовна. Та перебирала ноты, глянула вопросительно:
— Булахов? «Не пробуждай»?
— Пожалуй.
Хозяйка взяла первые аккорды.
— Не пробуждай воспоминаний минувших дней, минувших дней! — раздался в тишине мягкий баритон Никиты. — Не возродить былых желаний в душе моей, в душе моей…
Сидевшая рядом Катя сжала ей плечо.
— …И на меня свой взор опасный не устремляй, не устремляй, — пел взволнованно Никита. — Мечтой любви, мечтой прекрасной не увлекай, не увлекай…
У нее перехватило дыхание: как трогательно, красиво! Кружилась голова от выпитого вина, хотелось дружить со всеми, всех любить. Подойти к стоявшему у подоконника Витеньке, прижаться, шепнуть, какой он родной, близкий, как ей хорошо с ним, как она по нему скучает…
Катя потащила ее по окончании вечера в свою спальню.
— Помнишь? — хватала лихорадочно за руки. — Я говорила тебе о человеке, с которым работала позапрошлой весной в типографии? Листовки готовили вместе к Первомаю? Которого люблю с тех пор… больше жизни. Господи, это он, понимаешь! Он, он! Никита!
Бросилась с головой на подушки, разрыдалась:
— Не мо-о-гу!..
Она ее успокаивала, гладила кудряшки на висках. Катя утирала глаза, рассказывала, как они познакомились.
— Он краску размешивал, выпачкал рубашку, я ему: «Снимите рубашку, я почищу», а он застеснялся, говорит: «Да бог с ней, ничего не видно».
Вспоминала, как высматривала его повсюду: на улице, во время демонстраций, на рабочих маевках за городом. Подходила, заговаривала — он охотно с ней беседовал, делился мыслями, шутил.
— Ни о чем не догадывался. Или, может, догадывался, не знаю. А потом взял и женился. Из идейных соображений. На продажной женщине с панели… Вот и вся моя любовь, подружка.
Спустила ноги с постели, смотрела с тоской в ночное окно.
— Останься у меня, — попросила, — хорошо?
Все, что происходило вокруг, напоминало ей детскую игру. Поначалу было любопытно: смена лиц в доме, клички вместо имен, поездка с ряженым возницей в ресторан, где они выпытывали непонятно что у симпатичного Кормилицына, репетиции загадочного «экса». Похоже на «двенадцать палочек», в которую они играли вечерами в штетле: прятались за сараями, на деревьях, а водящий в это время бродил в потемках, чтобы застукать кого-нибудь из прятальщиков и не дать ему добежать первым до дощечки с палочками.
Все изменилось в пятничное утро, когда она проснулась у себя в комнате на втором этаже от оглушительного карканья за окном. Приподнялась на постели, увидела отглаженное накануне выходное платье на спинке кресла, ажурные перчатки на комоде. Вспомнила разом: «сегодня «экс»! Стало не по себе, сжалось тревогой сердце. Сидела неподвижно на краю кровати, в голове крутились обрывки наставлений Александры Адольфовны: «Кладем мешки с ассигнациями под ноги, шляпные коробки вон»… «осторожно на мостике через плотину»… «наш человек у мельницы будет в синем переднике»… «пароль для него «незабудка»…
Не унималась проклятая ворона — хоть уши затыкай!
Она пробежала босиком к окну, отдернула портьеру. С крыши сенного сарая напротив смотрела на нее в упор носатая штетловская старуха-побирушка Фрума в черных перьях.
— Кыш! — замахала она руками в растворенное окно.
Носатая Фрума глянула с укором, пробежала боком по краю карниза.
— Ка-а-арр! — закричала напоследок, перелетая через трубу. — Ка-арррр!
Постучали осторожно в дверь, просунула голову старшая горничная:
— Завтракать, барышня.
Завтракали молча, без аппетита, разбрелись кто куда. Читали в гостиной свежие газеты, бродили в палисаднике вокруг фонтана. День тянулся бесконечно. Встретились снова за обедом, выслушали последний короткий инструктаж Виктора, пошли переодеваться.
День был жаркий, палило вовсю солнце. Она прошла вслед за сестрами за ворота, уселась в коляску с товарищем Герасимом на козлах. Дождались, пока тронется первым экипаж группы захвата.
— Езжайте, товарищ Герасим, — произнесла Александра Адольфовна.
Она впервые, кажется, поняла: «Еду на разбой!» «Грабить!» «Средь бела дня!»
Покосилась на Катю: сжатые на ручке зонтика пальцы, отчужденный взгляд. Ни следа от вчерашних признаний, горючих слез. Эсерка с холодным сердцем и решимостью мужчины.
Был четвертый час пополудни, улицы, по которым они ехали, безлюдны, тихи. На Губернаторской, возле конторы Общества взаимного кредита, дворник в переднике мел тротуар. Она обернулась, проезжая, изумилась: Ваня Пулихов!
О том, что происходило за окнами помещения, можно было только догадываться. Встали неподалеку, наискосок от шляпного магазина, сошли на мостовую.
— Внимание! — хозяйка достала из выреза платья часы-кулончик на цепочке. — Через минуту-полторы они должны выйти…
В здании в этот миг раздался хлопок, за ним второй, третий — точно лопались воздушные шарики. Ваня на тротуаре бросил метлу, устремился к дверям, столкнулся с выскочившим наружу Костей Агаповым, прижимавшим к груди мешок.
— В коляску, живо! — крикнула Александра Адольфовна. — Выбрасывайте коробки!
Все дальше пошло не по плану. В дверях показался Виктор, обнимавший за пояс Никиту Остроумова. Тот прыгал на одной ноге, другую волочил, оставляя на досках тротуара кровавый след…
— Гоните по адресу! — закричал старший Агапов, передавая им наполненный мешок.
Товарищ Герасим дернул поводья, лошади взвились, коляска накренилась, они попадали друг на дружку.
— Тпру! — орал с облучка возница.
То, что она увидела в следующее мгновенье, заставило ее оцепенеть: из-за угла, топая сапогами, вывернула, направляясь в их сторону, солдатская колонна с шагавшим сбоку офицером.
— Левой, раз! Раз! Раз-два-три! — покрикивал офицер.
Спрыгнувший с козел товарищ Герасим тянул за уздцы коренную кобылу — та била копытами, испуганно храпела, коляска, вставшая поперек мостовой, медленно выворачивала на середину…
— Помогите! Грабят! — послышался в это время истошный вопль.
Ей было видно из-за плеча Кати: выскочил из дверей конторы, бежит в сторону солдатской колонны размахивая руками… Кормилицын! Тот самый!
— Гоните, черт побери! — толкнула в спину взбиравшегося на козлы товарища Герасима хозяйка.
Последнее, что пронеслось у нее перед глазами, когда она обернулась с мчавшейся вихрем коляски: Витя подсаживает под локти на ступеньку экипажа Никиту Остроумова, а бегущий к ним офицер в белом кителе стреляет в их сторону из револьвера…
