Александр Никонов - Наполеон. Попытка № 2
Немалая заслуга Наполеона состояла и в распространении в Европе телеграфа. Это была, конечно, не та штука, которую мы привыкли понимать под словом «телеграф». Это был так называемый оптический телеграф. В 1792 году братья Шапп обратились в Конвент с идеей покрыть всю Францию семафорами. Семафоры представляли собой вышки, на которых располагались подвижные планки, которые могли менять взаиморасположение. Вышки должны были ставиться в пределах видимости друг от друга, а ночью на них зажигались огни. Взаимное расположение планок, которыми рулил телеграфист, являло собой кодировку. Сообщение передавалось от вышки к вышке.
В разных странах и до этого предлагались подобные системы передачи сигналов, но начало массовому их применению положила именно Французская революция, что было вполне символично: революция вся была соткана из новаций. Первая телеграфная линия была устроена в 1794 году между Лиллем и Парижем. На протяжении 225 километров построили 22 телеграфных станции, то есть вышки. Телеграфисты наблюдали за знаками на соседних вышках в подзорные трубы. Именно по этой линии было получено сообщение о победе французов над австрийцами у города Конде.
Наполеон стал горячим сторонником телеграфа и, обретя всю полноту власти, начал быстро объединять Европу не только штыком, но и системой быстрой связи. При нем протяженность телеграфных линий в Европе достигла 50 000 километров. Связь действительно была почти моментальной для того времени! От Парижа до Бреста депеша передавалась за 7 минут, от Берлина до Кёльна за 10 минут. А сообщение от Парижа до Берлина летело менее часа.
Да неужели такой гений войны, как Наполеон, не понял бы военного значения быстрой связи!.. В апреле 1809 года неугомонные австрийцы заняли Баварию и подошли к Мюнхену. Сообщение об этом вопиющем беспределе было послано из Мюнхена в Париж по оптическому телеграфу. Получив его, Наполеон резко собрался, молниеносным маршем двинулся вперед и вскоре обрушился на противных австрийцев, как снег на голову.
Главное внимание Наполеон уделял техническим новшествам и точным наукам, не сильно обращая внимание на развитие искусств и прочих поэзий. Один из общественных деятелей, характеризуя позже наполеоновскую эпоху, писал: «Только цифрам все разрешали, только цифры чествовались, осыпались благами и награждались». В этом сквозит некое осуждение, но я бы Наполеона осуждать не стал, а решительно поддержал. Как математик по духу, он прекрасно понимал, что сила страны – в скорости научного прогресса, а не в том, напишет какой-нибудь гениальный художник очередную картину, а поэт – гениальный стишок, или нет. От того, что очередной Леонардо не нарисует очередной шедевр, ничего не изменится. В конце концов, это всего лишь пропаганда… А вот консервы – вещь стратегического значения! И вообще в современном мире выигрывает та нация, у которой больше научно-технических инноваций, а не картин. А картины, если надо, всегда можно просто купить.
Мало кто в ту эпоху это понимал! Французский писатель Шатобриан писал: «Поэт с несколькими стихами уже не умирает для потомства… Ученый же, едва известный в продолжение жизни, уже совершенно забыт на другой день по смерти своей…» Знаете, о ком были сказаны эти потрясающие по своей ошибочности слова? О Жан-Жаке Ампере – сыне великого физика. Он был поэт. И был действительно известен гораздо больше своего отца. И что в итоге? Сейчас даже во Франции никто не знает поэта Жан-Жака Ампера. Но есть бронзовый памятник его отцу-физику. Есть город Ампер. Железнодорожная станция Ампер. Общество друзей Ампера. Научно-исследовательский центр Ампера… Но главное, есть «ампер» с маленькой буквы – единица силы тока в международной системе единиц – лучший памятник ученому. Так что Шатобриан елозил по поверхности. А Наполеон смотрел в будущее. И понимал: «скрипач не нужен». От того, что вместо Паганини в театр приедет на гастроли какой-нибудь Башмет, ничего, по сути, не изменится. А вот если стратегическое преимущество в научно-технической сфере получит соперник, это может плохо кончиться для нации…
Впрочем, до этой великой эпохи расцвета наук еще годы. А мы вернемся туда, где пока только всходит звезда Наполеона, – в завоеванную им Италию. Уже тогда Наполеон почувствовал себя самостоятельной фигурой. Он заключал с побежденными державами мирные договоры самостоятельно, без оглядки на Париж, а иногда и вопреки мнению Парижа. Часто он просто ставил Директорию перед фактом: мир заключен на таких-то условиях. Он имел на это моральное право: Директория плевала на его просьбы о помощи, а он плевал на ее мнение, подписывая договоры.
При этом весьма показательна одна из фраз в наполеоновском письме, которое он отправил представителям австрийского двора. Многократно разбивший австрияков Бонапарт писал, что стремится прекратить войну и заключенному миру будет рад больше, чем «печальной славе, добытой военными успехами. Разве мы не достаточно убили народу и причинили зла бедному человечеству?»
Многие обвиняют Наполеона в том, что он любил войну. Это правда, любил. Как гроссмейстер шахматы, как художник – рисовать. У кого что хорошо получается, тот то и любит, простая психология. На войне он действительно преображался.
Но.
Но если бы у него был выбор – воевать или не воевать, Наполеон предпочел бы мир: в мирном созидательном труде он чувствовал не меньшее удовольствие, чем в азарте боя, поскольку строительство ему удавалось ничуть не хуже, а возможно, и лучше, чем разрушение. В 1805 году он писал министру финансов: «Жизнь, которую я веду, очень огорчает, унося меня в лагеря и походы, она отрывает меня от главного предмета моих забот, первой заботы моего сердца: хорошей и солидной организации, относящейся к банкам, мануфактурам и торговле».
И еще один момент… Через много лет после итальянского похода Наполеон признался, что однажды в Италии у него случилась бессонная ночь. Он ходил из угла в угол и мучительно размышлял о несоответствии своих потенций потенциям своего парижского начальства. Он уже все знал про свой полководческий гений, он почувствовал в себе дарование политика и государственного деятеля. Так доколе он еще будет служить «этим парижским адвокатам», которые ниже его по интеллектуальному уровню? Результатом этой бессонной ночи стало осознание того простого факта, что он – лучшая и наиболее достойная фигура для управления такой великолепной страной, как омоложенная революцией Франция. И жизнь показала, что он не ошибся: фигур подобного масштаба в мире тогда просто не было.
И не только Наполеон это понимал. Весьма показательно письмо королевы Неаполя Марии-Каролины маркизу Гало. Королеве не за что было любить французского завоевателя. Но вот что она пишет о Наполеоне: «Я ненавижу партию, которую выбрал Бонапарт и которой он служит. Он Аттила и бедствие Италии, но я испытываю к нему чувства глубокого уважения и настоящего восхищения. Бонапарт станет великим человеком, и второго такого в Европе нет во всех смыслах: воин, политик, дипломат. Я объявляю врагом того, кто это отрицает. Он будет самым выдающимся человеком нашего столетия».
