Софья Бенуа - Муслим Магомаев. Преданный Орфей
— О голосе я вспомнил только тогда, когда почувствовал, как он предательски дрожит. Любопытный парадокс — насколько волнуется певец, настолько его волнение передается залу. Тебя смущают собственные исполнительские огрехи, а публика, не замечая этого, откликается на твою искренность и непосредственность. Когда же артист выходит холодным, как олимпийский бог, зал замыкается. Глаза видят, ухо слышит, сердце молчит.
Стоит упомянуть об одной характерной особенности, присущей Муслиму Магометовичу. Он уже давно осознал, что не может петь подряд более 6–7 произведений, связкам нужен 10-15-минутный отдых. Потому в концерте, проходившем на московской сцене, с ним вместе (вернее, самостоятельно) выходит к публике скрипач Александр Штерн.
Муслим Магомаев и Борис Абрамович
Благодаря полученному опыту мэтр примет для себя за правило учитывая разные вкусы, строить концерты так: из классических произведений и эстрадных номеров.
— Первое отделение — классика, второе — эстрада. К симфоническому оркестру присоединялась гитара, ударные и бас. Симфонический оркестр превращался в эстрадно-симфонический. Это стало традицией.
Традицией стало и выступление с концертмейстером Борисом Александровичем Абрамовичем, с которым наш певец познакомился после своего первого концерта в зале Чайковского. То была поистине судьбоносная встреча, определившая навсегда концертную деятельность Магомаева. За этим странным и вместе с тем удивительным человеком Муслим Магометович признавал самые яркие черты, давая тому четкую характеристику:
— Он был великий профессионал. Все мои последующие концерты строились им. Он был педантичен в подборе программы. Обладал четкой музыкальной логикой — каждый композитор должен был занять в программе свое место. Он и у меня выработал эту логику. Других таких концертмейстеров я больше не встречал и, наверное, больше не встречу. Мне повезло, что в начале моей концертной деятельности у меня был такой наставник.
Это был ни на кого не похожий пианист. Но имелась у него одна странная для музыканта особенность — он терпеть не мот на пюпитре рояля ноты: они ему мешали. Его рояль должен был быть чист.
Если мне нужно было транспонировать какой-нибудь романс выше или ниже, Борис Александрович брал клавир, смотрел в него несколько секунд. И все! Откладывал ноты и играл в любой тональности. Феноменальная память и удивительный интеллект! Мой компьютер и то ошибается, а Абрамович не ошибался никогда.
Специальные справочники выдают о Б.А. Абрамовиче самые скупые сведения:
«В 1933-83 концертмейстер Моск. филармонии. Выступал в ансамбле с крупнейшими певцами (с Держинской, Доливо, Бандоровско-Турской). Был аккомпаниатором-репетитором Неждановой, ассистентом оперного и кам. вокального классов ряда ведущих педагогов»[19].
Во время поездки в Милан. 1964 год
«Российский пианист-ансамблист. В 1930 г. окончил Московскую консерваторию по классу фортепиано. В 1932–1941 гг. ассистент оперного и камерного вокальных классов З.П. Лодий, К.Н. Дорлиак, А.Л. Доливо; в 1934–1940 гг. концертмейстер класса А.В. Неждановой в Оперной студии Большого театра. В 1941–1944 гг. ассистент А.М. Пазовского в Ленинградском театре оперы и балета им. С.М. Кирова (в Перми). С 1933 г. концертмейстер Московской филармонии. Был аккомпаниатором-репетитором А.В. Неждановой и выступал в ансамбле с крупнейшими советскими и зарубежными вокалистами: К.Г. Держинской, Д.Я. Пантофель-Нечецкой, А.Л. Доливо, М. Капсир и др.»[20].
Странным образом, в биографических справочниках ничего не сказано о сотрудничестве пианиста и выдающейся звезды советской эстрады Муслима Магомаева. Да и сведения о нем самом слишком скупы. Видимо, и впрямь очень скромным был этот талантливый человек.
Кстати, это Борис Александрович приучил выходить на поклоны к публике только Муслима, сказав, как отрезав:
— Вы — король на сцене. Забудьте, что я играю. Главное только вы и только музыка.
А на закате своей жизни музыкант уверенно выдал в адрес Муслима Магометовича:
— Единственный человек, который может заменить в наше время Шаляпина, — это вы. Но вы лентяй…
И это о нем, о Борисе Александровиче, наш гениальный баритон тепло и пронзительно говорил, рассказывая о двух своих записанных дисках[21]:
— На диске со старинными ариями помещены и романсы П. Чайковского и С. Рахманинова, которые были записаны в студии на улице Станкевича. Этой работой я тоже могу быть удовлетворён и не только потому, что у меня был очень строгий редактор Ирина Орлова, но и потому, что аккомпанировал мне незабвенный Борис Александрович Абрамович. Я считаю подарком судьбы, что в моей жизни был этот человек. Он был концертмейстером на моём первом сольном концерте в зале имени П.И. Чайковского осенью 1963 года. Мы потом работали с ним в течение нескольких лет, и был он для меня не просто концертмейстером — он был моим наставником. Профессионал высочайшего класса, он обладал не только стилистическим чутьём, безупречным вкусом и музыкальной логикой, но и феноменальной памятью. Почему-то он не любил, когда на пюпитре рояля стояли ноты, возможно, они его отвлекали, и потому всегда играл наизусть. Если мне было необходимо транспортировать какой-либо романс ваше или ниже, Борис Александрович несколько секунд смотрел в клавир, откладывал его в сторону и начинал играть в нужной тональности. В этом было что-то невероятное… До сих пор я храню в своём сердце благодарную память об этом необыкновенном человеке и музыканте.
Глава 16. Mio caro Michele: «Либретто читать надо!»
Вернувшись с гастролей в родной город, Муслим получил новое приятное известие: его, как перспективного певца, отправляют в Италию на стажировку в миланский «Ла Скала».
Ехать в Милан пришлось поездом. Пятерых стажеров, прибывших из Москвы в январе 1964 года, поместили в небольшой гостинице «Сити-отель»: пять номеров на одном этаже, и душ только в номере старосты группы Николая Кондратюка.
— После приезда нам дали отдохнуть один день, а потом устроили встречу в кафе, расположенном на первом этаже театра. Там мы познакомились с директором синьором Антонио Гиринтелли. Для меня тогда было полной неожиданностью, что у синьора директора была своя обувная фабрика и что за работу в театре он не получал ни лиры. Наоборот, в трудные времена (и у «Ла Скалы» такое бывает) помогал емуиз своих средств. Такой вот оказался хозяин-меценат. Слабостью его сердца была несравненная Мария Каллас: ее имя не сходило с его уст. Гиринтелли терпел все ее капризы, а характер у примадонны был не подарок… Я вспоминаю его с очень теплым чувством: он почему-то относился ко мне с особым вниманием, даже с симпатией, называл меня mio caro Michele (мой дорогой Микеле), потому что имя Муслим по-итальянски звучит очень похоже на Муссолини.
