Николай Афанасьев - Фронт без тыла
Говорят, что, когда усталый человек засыпает на морозе, к нему приходит удивительное ощущение тепла и нет уже ни сил, ни желания встать, нет контроля над собой, нет опасения беды. Есть только тепло и покой… Говорят, это легкая смерть. Я чувствовал, что она ходит рядом с нами.
Единственное спасение — не позволять людям спать больше пяти, иногда десяти минут. На привалах, ткнувшись вещмешком в первое попавшееся дерево, я сидел на снегу, тер слезящиеся глаза, не давал мыслям сосредоточиться на чем-то одном — иначе заснешь — и следил в то же время внимательно за собственными ногами. Как только они начинали мерзнуть, я заставлял себя встать, будил людей и мы снова двигались вперед. Я не спал в эту ночь ни минуты, хоть устал так же, как и все. В ситуациях, подобных этой, — я убежден командир не имеет права доверить жизни бойцов никому, кроме себя.
Никто не знал, сколько длились эти привалы: бойцы засыпали мгновенно, на часы никто не смотрел. И не стоило труда убедить людей в том, что стоянки были долгими: десятиминутный сон тоже освежает: попробуйте — и вы убедитесь в этом сами. Когда же ты уверен, что спал долго, силы и подавно прибавляются.
Я много раз убеждался в том, что возможности человеческого организма гораздо больше, чем нам порой кажется. Как часто чувствуют себя совершенно разбитыми люди, проспавшие вместо положенных восьми часов всего семь! И невдомек им, что вся их усталость ничего общего не имеет с физическим состоянием, что вызвана она только неверным представлением об этих якобы необходимых ежедневно восьми часах сна. Иначе говоря, эта усталость не физического свойства, а морального, причем, что особенно удивительно, она ощущается как самая обычная что ни на есть физическая усталость. Кто-то скажет: «Война не пример, в войну человеческий организм работает на износ». Да, это так. Но учтите и другое: не спав сутками, мы выходили потом не на отдых — часто прямо в бой. А выдержать схватку могут только сильные физически люди. И откуда-то эти силы брались!
…Переход длился всю ночь, а когда началось утро — исключительно туманное и тихое, — мы, двигаясь, как в молоке, услышали впереди голоса. Предположительно это была уже своя территория, но мы залегли и изготовились к бою. А через несколько минут выяснилось, что это свои: связисты, тянущие телефонную линию для обеспечения готовящегося на сегодня наступления.
В жарко натопленных избах ближайшей деревни прежде всего стали снимать обувь. Однако далеко не всем это сразу удалось: промокшие портянки и носки намертво примерзли у многих к стелькам сапог. Мне, например, пришлось разрезать сапоги по шву, и только после этого они с треском упали с ног. Несколько человек отправили в госпиталь.
Первая половина отряда перешла линию фронта раньше нас и на другом участке. Вскоре в Валдае мы встретились.
«ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО…»
Время, о котором я сейчас пишу, было в моей военной судьбе, пожалуй, самым прозаическим. Жил я в доме на центральной площади Валдая. Это была типично купеческая постройка: на первом этаже складские помещения и магазины, на втором — жилые комнаты. Это было для нас удобно: внизу разместились наши склады, на верхнем этаже — общежитие. Если пересечь площадь наискосок попадаешь в партизанскую столовую. Шагов двести. Пять минут ходу — и ты в разведотделе. Туда я отправлялся, совсем как в мирное время на работу. И занятия мои довольно часто были лишены даже малого намека на воинскую доблесть: некоторое время, например, я «разведывал» лыжные склады в соседних городах. Ездил в командировки в Рыбинск, в Вышний Волочек, в Боровичи с заданием найти подходящие для партизан лыжи, причем в достаточно большом количестве.
Я понимал, конечно, что и этим кто-то должен заниматься. Но все-таки очень тяготился обстоятельствами, заставлявшими тратить время так бездарно. Я считал себя боевым командиром, и поэтому работа, имевшая откровенно тыловой характер, никак не способствовала бодрости моего духа.
Честно сказать, в памяти моей от тех дней в Валдае почти ничего не осталось: какие-то малозначащие детали быта, монотонность служебных дел, заботы, могущие быть сколько-нибудь важными разве что для меня самого, да и то с большой натяжкой. Но очень ярко проступает сквозь все это совершенно не стираемое временем ощущение огромной радости, испытанной в начале декабря каждым из нас: пришло сообщение о контрнаступлении Красной Армии под Москвой.
Сводки Совинформбюро слушали, боясь пропустить хоть слово. Обсуждали их на все лады и повсюду. А известие о наступлении наших войск под Ростовом и Тихвином вызвало настоящее ликование.
Мы, конечно, давно ждали крупных событий. Я, например, хорошо помню, какое впечатление на меня произвела переданная по радио речь Сталина, произнесенная им на Красной площади во время парада, посвященного 24-й годовщине Октября. Мало того, что сам факт традиционной торжественной церемонии в осажденной врагом Москве не мог не вселять уверенность и силу, — каждое слово Сталина оставляло в душе неизгладимый след. Он говорил, как всегда, негромко, спокойно, уверенно и очень просто. Чувствовалось, что он знает, как ждет страна его слов и как им верит. И он сказал самое нужное. Я до сих пор помню даже интонацию, с которой он говорил: «Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть годик, — и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений…» Эти слова не напишешь на транспарантах. С ними можно только впрямую обращаться к людям: потерпите еще, потерпите — осталось недолго.
Мы верили в победу, терпели и ждали. И дождались. Декабрьское наступление Красной Армии доказало всему миру, что «непобедимость» гитлеровских войск это не более чем гитлеровская же выдумка, что «молниеносная война» в применении к Советскому Союзу — идея нелепая. Начинался решительный поворот войны. Все мы чувствовали приближение новых перемен, понимали, что отразятся они в каждой из судеб, и ждали их с нетерпением.
ПАРТИЗАНСКАЯ ШКОЛА
Я никогда не был кадровым военным. Как и все студенты института физической культуры, прошел в свое время курс высшей вневойсковой подготовки вуза, бывал на сборах, посещал, как все офицеры запаса, командирские занятия — вот и все. Невелик был багаж моей теоретической военной подготовки. Но в последующие годы — в финскую войну, а потом в Великую Отечественную — моя судьба складывалась так неожиданно и такими разными делами вынуждала меня заниматься, будто хотела проверить, на что способен в войну штатский человек, что будет с ним, если кидать его от одного незнакомого дела к другому. Так было не только со мной, так было с тысячами и тысячами. И это было тогда почти нормой. Люди мирных специальностей осваивали одну за другой специальности военные, принимая это как должное. Очень правильно сказал писатель Михаил Анчаров: «…войну выиграли не любители острых ощущений, а мирные люди, которых общая беда сделала профессионалами».
