Валентин Булгаков - Л. Н. Толстой в последний год его жизни
Я и спать буду в комнате рядом со спальней Льва Николаевича; из его спальни в эту комнату проведен звонок.
За чаем Софья Андреевна говорила Льву Николаевичу:
— Я оставляю тебя под присмотром Булгакова.
— Никакого присмотра мне не надо, — возразил Лев Николаевич.
Я долго занимался. Вечером поздно вошел Лев Николаевич.
— Будет, будет сидеть! Ложитесь спать.
Я улегся — на том самом диване в «ремингтонной», на котором спал когда‑то Гусев. Лев Николаевич спит рядом. Я должен ходить на цыпочках, чтобы не разбудить его. Иногда слышится его кашель.
12 февраля.Вчера, около часа ночи, я уже стал засыпать, как послышались стоны. Недалеко находилась комната, где лежал больной мальчик Сухотин. Вечером я даже обещал Татьяне Львовне и Михаилу Сергеевичу зайти к Дорику, если позовет сиделка — няня, на случай какой‑нибудь помощи: он мог начать метаться, бредить и т. д. Я думал, что это он стонет и вскрикивает. Няня не приходила, и я продолжал лежать. Но наконец решил проведать больного. Одевшись наскоро, я подошел к двери в коридорчик и, приотворив ее и прислушавшись, вдруг совершенно неожиданно для себя убедился, что стоны и вскрикивания шли не из комнаты Дорика, а из спальни Льва Николаевича.
«Не несчастье ли?» — подумал я, и мне почему‑то сразу вспомнился Золя, умерший с женой во время сна от угара в комнате.
Я быстро повернул ручку двери и вошел к Льву Николаевичу.
Он громко стонал. Было темно.
— Кто это, кто там? — послышался его голос.
— Это я, Лев Николаевич, — Валентин Федорович. Вы нехорошо себя чувствуете?
— Да… нехорошо… Бок болит и кашель. Я вас разбудил?
— Нет, ничего. Я позову Душана Петровича?
— Нет, нет, не нужно!.. Идите, ложитесь спать!
— Может быть, позвать, Лев Николаевич?
— Нет, не нужно! Он ничего не поможет…
Я продолжал просить, не догадавшись сразу, что мне просто нужно было бежать за Душаном.
— Нет, не нужно! Мне одному покойнее… Идите спите.
Я вышел и пошел за Душаном Петровичем. Тот не зашел сразу к Льву Николаевичу, а улегся на диване в гостиной, через одну комнату от его спальни. Но стоны сначала слышались изредка, а потом совсем прекратились, и ночь прошла спокойно.
Душан говорил, что это бывает с Львом Николаевичем, что он иногда стонет и вскрикивает по ночам (я этого не знал), но что сегодня, раз он болен, «другое дело» и я хорошо сделал, что вошел к нему.
Наутро Лев Николаевич проснулся не совсем здоровым. По мнению Душана, давала знать себя печень Льва Николаевича.
Лев Николаевич вышел утром ненадолго в халате, предлагал мне денег на расходы, но я отказался, сказав, что у меня есть. Часов в одиннадцать, осведомившись, скоро ли я пишу, и получив утвердительный ответ, продиктовал мне предисловие к статье Буланже о буддизме и просил потом исправить шероховатости слога.
Усевшись за разборку корреспонденции Льва Николаевича, я полюбопытствовал, между прочим, какие письма он оставляет без ответа; оказалось, что в большинстве случаев — все написанные высокопарно, патетически, с необыкновенными излияниями, одним словом, внушающие подозрение в искренности их авторов.
День прошел в работе.
За обедом Лев Николаевич был очень бодр и весел.
— Ужасно противно, когда старики чавкают губами, — говорил он, разжевывая кушанье, — вот так, как я. Я думаю, как противно на меня смотреть!
— Старик вообще противен, — заметил М. С. Сухотин.
Нет, не согласен! — засмеялся Лев Николаевич.
Ну, по крайней мере я себе противен, — продолжал М. С.
— Хорошо, что вы старик, — возразил Лев Николаевич, — а я не старик!..
— Дедушка, — лепетала внучка Льва Николаевича, известная «Татьяна Татьяновна», сидевшая с ним рядом, — ты видел мою косичку?
И она повертывала к дедушке косичку.
— Что, картинку?
— Косичку!
— Косичку? Ах, какая!.. Да, маленькая, меньше, чем у дьячка…
Сладкое дедушка опять ел из одной тарелки с внучкой.
— Это и приятно, — поучал он ее, — и полезно: мыть нужно не две, а только одну тарелку.
И добавлял:
— Когда‑нибудь, в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, Татьяна Михайловна будет говорить: «Вы помните, давно был Толстой? Так я с ним обедала из одной тарелки».
Лев Николаевич рассказывал о сне, который видел в ночь на сегодня. Ему снилось, что он взял где- то железный кол и куда‑то с ним отправился. И вот, видит, за ним крадется человек и наговаривает окружающим: «Смотрите, Толстой идет! Сколько он вреда всем принес, еретик!» Тогда Лев Николаевич обернулся и железным колом убил этого человека. Но он через минуту же, по — видимому, воскрес, потому что шевелил губами и говорил что‑то.
Были за обедом разговоры и более серьезные. Особенно много говорили о конституциях в разных странах и о их призрачном благе.
Вечером дорогой дедушка пришел, сел рядом со мной на диван у моего стола и читал мне, чтобы я после мог лучше разобрать, черновые некоторых своих кратких ответов на письма. Сидел совсем, как говорится, рядышком, и я посматривал сбоку на его пушистую и чистую седую бороду, освещенную лампой, и серьезное лицо.
Кто‑то сказал, что у каждого человека есть свой специфический запах. Как это ни смешно, по — моему, Толстой пахнет каким‑то церковным, очень строгим запахом: кипарисом, ризами, просфорой…
Выйдя к чаю, Лев Николаевич воскликнул:
— Я сегодня черт знает сколько сделал!..
И перечислил свои работы, выполненные сегодня.
За чаем долго говорили о литературе, в частности об Ибсене; о театре, в частности о Художественном московском. Лев Николаевич заявил, что он с удовольствием посмотрел бы там «Ревизора». Говорили опять о Детурнеле [56].
— Французы все‑таки самые симпатичные люди, — говорил Лев Николаевич. — В политике они идут вперед, дали первый толчок революцией. Мыслители их также замечательны: Руссо, Паскаль — блестящие, ясные… Как я ни ценю Канта, но он такой — не скажу неглубокий, но тяжелый.
Вечером я сказал Льву Николаевичу, что, отвечая на адресованные ему письма, чувствуешь известное удовлетворение, потому что в большинстве случаев письма серьезные, нужные, да и от простого рабочего и крестьянского народа.
— Да, совесть говорит, что нужно отвечать на письма, — сказал Лев Николаевич.
У него немного болит горло и небольшой жар.
— Опять буду ночью кричать, — говорил он.
Но меня благодарил за то, что я вчера зашел к нему, и говорил, что я хорошо сделал.
13 февраля.Ночь Лев Николаевич провел спокойно. Утром прислал мне с Душаном Петровичем яблоко.
