Сергей Есин - Дневник, 2006 год
Вечером ездил на презентацию сборника «Знаменитые люди Москвы. 2006». Роскошный переплет, цветная печать, на первой странице Лужков с цепью и звездой. Здесь много писателей, моих ровесников и товарищей: и Ким, и Маканин, и Пьецух. Есть здесь и раздел «коммерческой славы»: за деньги поместили свои лики и описание своей юридической — в основном! — или другой коммерческой деятельности адвокаты, нотариусы, вплоть до «президента Международного фонда признания гениев при жизни» и «лицензированного инструктора по дрессировке собак». Каждый, конечно, купит по десятку очень дорогих экземпляров, да и само участие для не моей категории людей тоже стоит больших денег.
Никуда бы, конечно, не поехал, если бы не Сережа Сибирцев, который лично меня с собой вытягивал. Торжество состоялось в полуподвальном этаже Библио-глобуса, в так называемой Смердинской гостиной. Но я не успел еще войти в книжный магазин, в зону презентации, как ко мне подлетел сначала Рома Сенчин, а потом и Саша Гриценко с одним и тем же вопросом: «Как вы, Сергей Николаевич, поживаете?». Естественно, это тоже мои молодые доброжелатели из малотиражной и, кажется, уже почти желтой «Литературной России». Вот уж где умильно обсасывается моя судьба — среди молодых неудачников!
Народу было не шибко много, но попадались и знакомые: Оля Славникова, Таня Набатникова… Конечно, были и «звезды», как, например, лидер Партии любви Елена Ивановна Кондулайнен. Все, естественно, в течение часа говорили только о себе, как и бывает в искусстве. Ну, уровень замечательного краснобайства Сережи мы знаем, потом выступал о достижениях современной литературы Мамлеев, потом рассуждала Славникова, а уж как пела Кондулайнен, ни пером описать, ни устно повторить. Я сразу понял, что это добыча для моего язвительного, даже злобного, ума. С этого, выступая последним, я и начал: дескать, наивный я — то вслед за классиками полагал, что место, где все говорят только о себе, это похороны и поминки. Но, оказывается, это еще и изобретенье нашего времени — презентация. Знаменитых людей, мол, пруд пруди, а где же несомненные достижения, например, в нашем литературном цехе? Где знаменитые современные романы, которые были бы прочитаны, как случалось раньше, всей страной? Закончил о любви по-кондулайненски, в чьей партии, оказывается, есть разные секции вплоть до секции обманутых мужей. Сел под аплодисменты.
На уютный фуршет, в специальной вип-комнате, не пошел, но смог заметить, как рядышком, будто клуша с цыпленком, сидит с Сашей Гриценко Сережа Сибирцев, отчаянно ему покровительствующий.
Дома на телеэкране снова видел бедного мальчика-солдата Сычева, забитого своими товарищами на Новый год. Ему ампутировали ноги и половые органы. Дедовщина, как говорят. Телевидение здесь подняло, и справедливо, целую кампанию. Но сколько политических и общественных деятелей делают на этой трагической истории свои карьеры. Телевидение и газеты успешно цензуруют главное, что эта жестокость, вся эта ситуация следствие общего неблагополучия жизни. С одной стороны, отмазав и откупив городскую интеллигентную и богатую молодежь, мы посылаем в армию деревенских мальчишек и городских маргиналов, часто уже испившихся и обкурившихся в своих коммунальных подъездах. С другой стороны, разве не социальная дедовщина царит в обществе, когда министры-миллионеры празднуют тризну по социальной жизни!
3 февраля, пятница. Утром взял, наконец, вышедшую в среду «Литературную газету». Отчетливо понимаю, что Бог для чего-то меня хранит, отстранив и от забот об институте, и от возможной работы в Общественной палате. Но по поводу последней все же что-то давит: почему меня забаллотировали и кто? Почему у довольно известного человека такое большое количество недругов? Но здесь, по крайней мере, стало ясно, что за мною следят, знают, что я не тот человек без признаков, который тих, скромен и — потому везде проходит. Тем более, последний тур, когда выбирали почти свои, знакомых среди членов палаты была масса. Особенно в культуре — о ком я только ни писал! В последнем туре уже можно было поработать среди выборщиков. На встрече в Книжном союзе мне тихонько указали на группку членов палаты и — шепотком: подходите, работайте с ними. Я и ухом не повел. Уверен был или решил довериться судьбе? В «Литературке» на этот раз высказывались свои выборщики, многие их них мне хорошо знакомы: Л.Бородин, Машбаш, Ганичев, Липскеров. Об отношениях с каждым из них у меня своя легенда. Все попадали в палату по предыдущему голосованию. Кому из них, интересно, нужен был еще один сильный писатель? Может быть, только Леня подал за меня голос, но ведь я для него тоже литератор с изъяном, поскольку работал с темой о Ленина!
Пятница стала днем письма. Одно пришло на работу, а второе — домой. Рабочее оказалось на 19 страницах, поразительное письмо о романе Марбург, которое написала Нелли Васильевна Матрошилова. Никогда ничего подобного, с потерей такого количества времени, я бы написать не смог. Для текстов таких размеров нужно много мыслей, ясных, определенных, отчетливых и развернутых. У меня их не было и уже не будет, другой характер сознания. Я только могу угадать и почувствовать, когда хорошо и полно выражено. Наверное, я не мастер формулировать, только предчувствую и ворожу на воде, отгадывая. Вот поэтому в моем дневнике такое большое количество цитат, в этих цитатах я тоже узнаю свое, которое только в сознании наклюнулось, уж узнать, что мне близко, я смогу.
Нелли Васильевна написала письмо из Германии, где она сейчас в командировке. На письмо я отвечу. Когда читал, подчеркнул ряд положений. Сразу же скажу, что только женщины в искусстве бывают так проницательны, Н.В. многое разгадала во мне и в моем, если можно так сказать, творческом методе. По большому счету, мне будет жалко, если подобное сочинение останется в нетях. И дело здесь не во мне, не в нескольких в мой адрес комплиментах, а будет обидно, если пропадет хороший аналитический труд. В конце концов, что от каждого из нас можно унаследовать? Лишь несколько высказываний, вот их-то и следует беречь!
Второе письмо я получил от своего, кажется, постоянного корреспондента, точнее постоянного читателя «Российского колокола», где печатается мой дневник. Определенно, человек этот, укрывающийся за инициалами Е.И., пишущий на машинке и отсылающий свою корреспонденцию с главпочтамта, старый, как и я, и, скорее всего, из нашей писательской среды. «Сергей Николаевич, продолжаю изучать Ваши дневниковые послания потомкам». Не это, конечно, заставляет меня писать дневники по два-три часа ежедневно, не долг перед потомками, а какой-то затягивающий меня в слова о сегодняшнем дне инстинкт.
