Самый богатый человек из всех, кто когда-либо жил - Стейнметц Грэг

Бог не стал вмешиваться, зато вмешался Фуггер. Чтобы спасти Максимилиана, Фуггер выделил ему четвертый – и самый крупный – кредит на войну с Венецией. Сумма в 20000 флоринов предоставлялась на двух условиях. Во-первых, Максимилиан больше не вправе обращаться к Вельцеру или к кому-то еще – Фуггер остается единственным кредитором короны. Во-вторых, император должен немедленно подписать мирный договор. Все эти походы, перестрелки, пальба пушек и марши туда-сюда через Альпы дурно сказываются на бизнесе. Если Максимилиан хочет больше денег, он должен договориться с Венецией. На сей раз деньги помогли, и Максимилиан прогнал венецианцев обратно в Италию. Мир был восстановлен, комбатанты подписали соглашение, а Фуггер вернул себе Фуггерау вместе с драгоценной плавильней и ковочными молотами.

Глава 4

Банковские игры

Если Фуггеру требовалось, что называется, перевести дух, он всегда мог отправиться в «Таверну для благородных», питейное заведение аугсбургской коммерческой элиты. Средний немец во времена Фуггера выпивал в день восемь кружек пива. Сваренное по строгим правилам «законов о чистоте» [33], пиво, безусловно, вредило печени, но все-таки было полезнее воды из заполненных экскрементами рек и ручьев. Внутри таверны мужчины сидели за длинными столами и пересказывали друг другу байки о соблазненных служанках и приключениях на Франкфуртской ярмарке или, если они были для этого достаточно богаты, хвастались личными зоопарками и золотыми солонками.

Другие, возможно, были лучшими рассказчиками, нежели Фуггер, но сложно представить человека, который превосходил бы Якоба в богатстве «фактического материала». Только Фуггер мог именовать своим другом императора или жаловаться, что вынужден снова обедать с папским легатом. Посетители таверны были отнюдь не прочь узнать секреты его успеха. Впрочем, это были не такие уж секреты; проблема состояла в том, что мало кто мог повторить действия Фуггера.

Якоб обладал замечательным талантом к инвестированию. Он лучше остальных ловил предоставлявшиеся возможности и понимал, куда вкладывать деньги с наибольшей прибылью при наименьшем риске. Он знал, как вести бизнес, как обеспечить развитие фирмы и как получить максимальную отдачу от работников. Он умел обнаруживать слабости и играть на них, а также добиваться переговорами максимально выгодных условий. Но, пожалуй, важнейшим его достоинством была способность находить деньги, необходимые для инвестиций. Своим, назовем это так, неодолимым очарованием он убеждал кардиналов, епископов, герцогов и графов одалживать ему колоссальные суммы. Без этой поддержки Фуггер добился бы, конечно, богатства, но был бы не богаче любого другого коммерсанта в «клубе». Подобное умение привлекать средства – дополненное готовностью рисковать попаданием в долговую тюрьму, если кредит не будет погашен, – объясняет, почему он вошел в историю под именем Якоба Богатого. Финансовый рычаг вознес его к самым вершинам.

Он заимствовал наиболее очевидным способом, какой только можно вообразить, – предлагал клиентам сберегательные счета. В те дни банковские конторы встречались буквально на каждом городском углу. Они охотно открывали счета всякому, кто заходил внутрь. Но вот сберегательные счета были тогда в новинку. Прежде чем эти счета появились, банкиры обеспечивали обязательства и прочие вложения собственными деньгами – и приглашали партнеров, если требовалось больше денег. Да, приходилось жертвовать единоначалием, но другого выхода не было. Самый простой способ собрать деньги – ростовщичество – был невозможен вследствие церковного запрета на взимание процентов по долгу. Церковь полагала любые проценты – даже ничтожные проценты по сбережениям – ростовщическими.

Венеция жила в соответствии с девизом «Прежде всего венецианцы, а уже потом христиане». Она предпочитала зарабатывать деньги, а не угождать Богу. Она игнорировала церковный запрет – и изобрела банковские депозиты. Венецианские инвесторы могли положить свои деньги в банк, вернуться год спустя и получить больше, чем вложили. Депозиты обеспечили банкам новую возможность роста, а банковским клиентам предоставили простой способ заставить деньги работать. Все были счастливы – кроме церкви. Тем не менее, остальная Италия быстро оценила удобство сберегательных счетов и тоже начала предлагать такие услуги. Немцы уважали закон больше, чем итальянцы, и соблюдали запрет на ростовщичество более строго, но и они в конце концов поддались.

Современник Фуггера, аугсбургский банкир Амброз Хохштеттер, использовал для депозитов «розничный» подход. Он принимал деньги от сельскохозяйственных работников, горничных и всех, кто имел лишнюю монету за душой. «Достучаться» до всех этих людей было непросто, однако Хохштеттер все равно сколотил свой миллион флоринов. Фуггер же выбрал более оперативный, но и более рискованный путь – принимать средства от крупных вкладчиков. Если какой-нибудь крестьянин снимал деньги со своего счета в банке Хохштеттера, сам банкир этого не замечал. Если некий герцог закрывал счет в банке Фуггера, последнему грозило банкротство – если в его распоряжении не найдется денег, чтобы ликвидировать внезапную брешь в балансе. Оба этих банкира наверняка восприняли бы современную банковскую систему, скажем деликатно, как любопытную. Их точно бы поразило, что банкир может довести собственное предприятие до ручки – и все-таки сохранить свой дом, не говоря уже о свободе. Они бы долго чесали в затылках, узнав о страховании вкладов, хотя им бы понравилась идея, что риски безрассудного заемщика оплачивает кто-то другой. Еще больше их «восхитила» бы наша валютная система, в которой ценность денег обеспечивается лишь верой в правительство, а не золотом и не серебром. Фуггер и Хохштеттер прилагали достаточно усилий, чтобы удостовериться в надежности вкладываемых монет. Сама мысль о деньгах, обеспеченных исключительно обещаниями, показалась бы им нелепой. Возможно, они заметили бы, что вера хороша в церкви, но не в финансовых вопросах. Для них банковское дело ничем не отличалось от прочего бизнеса. Банкир вкладывал собственные деньги, инвесторы тоже приносили свои накопления. Обе стороны принимали возможность катастрофического исхода. Фуггер обещал платить вкладчикам 5 процентов годовых. Подобный интерес выглядел привлекательным для вкладчиков – безусловно, более привлекательным, чем покупка земли или серебряной посуды в шкаф. Свою долю Фуггер планировал в пределах 20 процентов. Его прибыль составляла те самые 15 процентов – разницу между доходом с инвестиций и интересом клиентов.

Сберегательные счета позволили Фуггеру предоставить самый крупный из всех кредитов, какие он когда-либо выдавал Максимилиану. После фарса с коронацией в Тренто и организованного Фуггером мирного соглашения с Венецией Максимилиан воспользовался конфликтом венецианцев с Римом (Венеция претендовала на часть папских территорий, а Юлий в ответ предал город анафеме) и разорвал мирный договор. Император вновь решил предпринять поход на Рим. Он находился в таком отчаянии, что даже обдумывал прежде немыслимый союз с Францией.

Прежде чем император сделался одержимым идеей папской коронации, его мысли занимала Франция. Покойная жена Максимилиана Мария Бургундская умерла после падения с лошади в 1482 году. Эту женщину он единственную когда-либо любил, их любовь – одна из величайших и наиболее трагических в истории. Максимилиан писал трогательные письма, восхищаясь красотой Марии. Он позволял ей держать охотничьих соколов в супружеской спальне и носил птиц с собой в церковь. Прежде чем жениться, он подарил своей нареченной кольцо с бриллиантами, в настоящее время, если верить веб-сайту «Дебретт» [34], считающееся первым в мире обручальным кольцом. Мария нежно поблагодарила его за подарок. Когда она умерла, император потребовал от приглашенного чародея призвать ее дух, а когда Франция захватила Бургундию, объявил французам войну и попытался вернуть утраченное в память о супруге. Но со временем императорская корона стала для него важнее Бургундии; чтобы получить ее, было необходимо пройти по территории Венеции. Максимилиан мог преуспеть, только если его поддержит Франция со своей многочисленной армией. Вопреки советам ясноглазой Маргариты, его дочери, которая предрекала неизбежное предательство французов, император заключил сделку с давним, заклятым врагом. Стороны договорились «рассечь» венецианские владения на суше. Франция получала Брешию и Кремону на севере, а Максимилиану доставались Верона, Падуя и то, чего он так добивался, – беспрепятственная дорога на Рим. Папа и король Фердинанд Арагонский, жаждавшие присвоить венецианские территории на юге Италии, присоединились к этому союзу.