Евгений Белоусов - Повесть военных лет
Очень хорошо помню лето 1939 года. Большое впечатление оставил гастроном на улице Ленина. Это был центральный магазин города, в здании дореволюционной постройки. Изумительные зеркальные стены, в витринах изобилие продуктов. В этом магазине было абсолютно всё. Особенно запомнились конфеты: россыпью и в очень красивых коробках, украшенных бумажными кружевами. Печенье в таких же оригинальных коробках с красивыми названиями. Помню, покупал конфеты "Садко", печенье в коробках "Петифур" - маленькие глазированные, с шоколадом и кисленькой начинкой, изящно изготовленные. Масса колбасных, мясных продуктов. Колбасы твёрдого копчения, завёрнутые в фольгу. Я таких колбас уже никогда и нигде не пробовал. Сыры. Рыба всевозможная, кетовая икра четырёх сортов. Копчёные кетовые балыки. Много продуктов появилось тогда и в других магазинах. Недалеко от рынка, в красивом старинном двухэтажном доме был магазин "Рыба". Там было всё. Икра стояла в бочонках. Рыба - в бочках. Крабы свежие. В то время, в Благовещенск приходили рефрижеракторы - белые как лебеди суда - из Николаевска на Амуре, этой рыбной столицы Дальнего Востока.
Всё это изобилие радовало людей до начала Финской войны. Как только началась советско-финская война, сразу всё исчезло. Опустели прилавки, вернее, на них остались только пачки соли... Начались перебои с хлебом и всеми другими продуктами. Еды, питания становилось всё меньше.
Мы были юными и жили под определяющим влиянием официальной предвоенной пропаганды. Мы отметали любое положение, которое, хоть в какой то степени, противоречило официальному объяснению ситуации. Но родители то наши были взрослыми людьми. Они родились ещё в царской России и оправдать в их глазах то, что творилось, было трудно.
Катастрофически не хватало элементарных продуктов питания. Старшему поколению это было совершенно не понятно. Богатейший край, энергичные люди, хорошие урожаи, а есть нечего. И те, что жили ещё до революции, считали это форменным издевательством и тупостью властей, считали даже умышленным вредительством. Считали, но страшились сказать об этом вслух.
Над Приамурьем сгущались тучи военной грозы. Это вызывало тревогу не только у старших. Однако, мы, молодые, верили и знали, что японцев, этих дальневосточных фашистов, мы всё равно победим. Но старшие то думали несколько иначе. У нас было неведение, а у них был опыт. Если через Амур вдруг хлынут японцы, то их, конечно, остановят. Остановят и погонят назад. Но некоторое время они все равно похозяйничают в Благовещенске. Старшие помнили беззакония японской оккупации. Они знали, что это такое - жить под властью иностранной военщины.
И, наконец, самое страшное. Ночами исчезали люди. Это были 1937, 1938, 1939 годы. Из шести близких мне товарищей, у троих, у Евгения Перервы, Юрия Гурылёва и Льва Конакова, отцы были арестованы и не вернулись. Ни о каких официальных обвинениях не могло быть и речи. Среди ночи приходили вооружённые люди, делали обыск, забирали человека, и он исчезал навсегда. Из окошечка областного отделения НКВД, родственникам объявляли: "20 лет без права переписки". Во время хрущёвской оттепели все известные мне арестованные были реабилитированы. Официальные свидетельства кратки: такой-то был расстрелян тогда-то, теперь реабилитирован.
Отец Евгения Перервы был велосипедным мастером, чинил велосипеды в городской мастерской. Он был хозяин, и для прокорма своей большой семьи - у него было трое детей - он обычно держал и откармливал несколько свиней. Но он чисто одевался, ходил в тёмной шляпе и носил бородку под инженера Гарина. Отец Юрия Гурылёва был бухгалтером, но писал стихи. Мать Юрия рассказывала, что, после ареста отца, одно его стихотворение было напечатано в "Амурской правде" под другим именем. Отец Льва Конакова был полковник Красной Армии, ну, тут всё ясно без слов.
Несмотря на грозность событий, происходивших в то предвоенное время и в мире, и в нашем пограничном городке, мы, юноши-подростки, в какой то степени, эти события просто игнорировали. Мы никогда не обсуждали их, уподобляясь, в этом отношении, нашим взрослым родителям. И вокруг никто этой темы никогда не касался. Все хранили внешнее спокойствие, уподобляясь животным из стада, когда таких же, как они, ловят, забивают на мясо и свежуют у них на глазах. Мы были убеждены в правоте и силе нашего строя. "Сын за отца не отвечает". Этот лозунг Сталина означал, что, что бы там ни случилось с отцами, а сыновья - наши товарищи - тут ни при чём. "Чужой земли мы ни пяди не хотим, но и своёй вершка не отдадим!" - это другой лозунг того времени. И, отдавая дань времени, мы занимались в спортивных секциях борьбы, бокса, участвовали в зимних лыжных многодневных переходах, а летом гребли на лодках, отправляясь в короткие походы по реке Зее, притоку Амура. Я два года занимался в детской спортивной школе, имел разряд по гимнастике, зимой обтирался снегом, спал на жесткой кровати без одеяла, без подушки. Словом, готовил себя, будто знал, что предстоит там впереди... Мы сдавали нормы на значки: "Ворошиловский стрелок", "Готов к труду и обороне", "Готов к противохимической обороне", "Готов к санитарной обороне". Учились телеграфии, азбуке Морзе. Но в душе нас - меня и близких мне товарищей тянуло к технике. Мы делали модели самолётов. Читая о Циолковском, читая фантастику Беляева, фантастику Алексея Толстого, пытались строить и ракеты, правда, примитивные, но ракеты. Кстати, мой друг, Игорь Алексахин остался верен этому влечению всю жизнь. Отвоевав на фронте и окончив Московский университет, он работал в знаменитом конструкторском бюро "Южное", у известного Генерального конструктора Янгеля. Последняя его должность начальник сектора космической баллистики, он рассчитывал орбиты искусственных спутников Земли. Работали мы и в городских технических кружках, делали фото - и киноаппараты, радиоприемники, телескопы, простейшие астрономические приборы. Даже ухитрялись замерять координаты и зарисовывать видимую траекторию перемещения Марса среди звезд.
Наш город зимой обычно страдал от дефицита электричества, попросту говоря, с наступлением темноты, в большинство районов города свет не подавался. Случайно, манипулируя дома с электропроводкой, мы с Игорем обнаружили, что, если воспользоваться одним из электропроводов, а другой заменить заземлением, то возникает довольно большая разность потенциалов, достаточная и для обычной электролампы, и для электропечи-тигля. Этим мы и пользовались всю зиму, пока город пребывал в тусклом свете керосиновых ламп. Печатали фотокарточки, плавили в тигле свинец и алюминий, додумались отливать кастеты и самоделки-пистолеты, Последние, если зарядить их, через дуло, порохом, пулей и чиркнуть спичечной коробкой по спичке-запалу, оказывались грозным оружием. К счастью, могу засвидетельствовать, что от практического использования этих "игрушек" судьба нас уберегла. Дружили мы и с девочками-ровесницами, c одноклассницами. Встречались и компаниями, и парами.
