Анна Оленина - Воспоминания
В Дрездене жизнь его была самая приятная. Он ходил учиться в артиллерийскую школу и жил в семье одного профессора, у котораго помещалось на квартире еще несколько учеников -- русских. Между ними был некто Львов28, с которым батюшка очень подружился. Семья профессора состояла из жены, матери, нескольких дочерей; все они чрезвычайно любили молодаго русскаго кутилу, веселаго, щедраго, умнаго. Он любил иногда пошутить, но шутки его никогда не выходили из пределов приличия и хорошаго воспитания. В то время все были вольтерианисты, и батюшка ходил, как и другие, в анатомический театр, где обучался анатомии29. [Однажды выкинул он такую шутку, которую, признаюсь, не одобряю. Он принес домой в кармане руку умершей женщины, над которой производили в анатомическом театре гальванические испытания. Когда все добрые немцы смирно и аккуратно уселись по местам и Frau Professor {профессорша -- нем.} пречопорно и важно стала разливать свой Wassersuppe {постный суп -- нем.}, отец преспокойно вынул из кармана руку и положил ея на стол. Нужно было видеть изумление всех! Крик, шум, безпорядок... Вся семья выскочила из-за стола со словами: "abscheulich, Sicherende {ужасно, конец света -- нем.} и проч. Профессор рассердился, вышел из себя, хотел посадить батюшку в карцер, но старушка бабушка, которой он был любимец, выпросила ему прощение.] В Дрездене же развилась в нем любовь ко всему изящному; он выучился прекрасно рисовать, и рисунки его пером в самом деле замечательны верностью и бойкостью30. До самой глубокой старости он вспоминал Дрезден с благодарностью и в преклонных летах не раз говаривал мне: "Когда поедешь за границу, непременно заезжай в Дрезден, поклонись ему, ведь я ему многим обязан". И я свято исполняю поручение это: сколько раз ни была я за границей, всегда заезжала в Дрезден с теплым чувством. Батюшке я сама во многом обязана: от его истиннаго глубокаго знания и мне кое-что перепало. В его разговорах, выборе для меня книг и в кругу незабвенных наших великих [литераторов и артистов] современников: Карамзина, Блудова, Крылова, Гнедича, Пушкина, Вяземскаго, Батюшкова, Глинки, Мицкевича, Уткина, Брюллова, Щедрина31 и прочих, почерпала я все, что было в то время лучшаго. Я собрала в памяти своей столь много великих и прекрасных воспоминаний, что в нынешнее время, когда глаза слабеют [члены не гнутся], и слух изменяет [73 год рождения моего является для меня отрадою и заставляет невольно думать о будущности, которую достигнем только надеждой и верою], они являются для меня отрадою, и я спокойно с надеждой и верой думаю о близкой будущей жизни. Несмотря на мои 73 года сердце еще не окаменело, и чувство к больному мужу, детям, внукам и друзьям все еще, слава Богу, и живо, и горячо! Старость моя, хотя и болезненная, надеюсь, не в тягость другим, и всем этим я обязана -- былому, великому прошедшему. Сижу, иногда, работаю, молчу, а мысли -- одна другую сменяют. Моему воображению представляются то исторические факты, то веселые и умные шутки Крылова и других, то какой-нибудь анекдот, стихи, музыка Глинки, разговоры батюшки с Александром Гумбольдтом, котораго первый визит, после представления Императору Николаю Павловичу, был к моему отцу. Приходят мне также на память наши приютинские праздники, павловские театры у Блудовых, Плещеевых, и звон колоколов, производимый соединением разных голосов и слов -- все это так нас забавляло, что сам отец мой и граф Блудов приходили иногда в такой восторг от удачнаго исполнения, что сами присоединялись к нам, принимали участие во всех играх32 и даже сами звонили в колокола. Поверит ли кто теперь этому? А ведь эти люди были знаменитыми. [<Рукою А. А. Андро:> Но довольно на первый раз: дайте отдохнуть и памяти и сердцу.]
<Приписка рукою А. А. Андро:>
(Князь Волхонской)
# Он был хорошим воином , отличился в многих сражениях. Он стал особо знаменит, женившись на единственной дочери фельдмаршала, знаменитаго Князя Репнина33. Он был отличен Двором и в числе придворных. Умный и хитрой, он строго держал в повиновении своих детей и отлично добрую, всеми уважаемую жену. У них было 4-ро детей. Старший, по просьбе Фельдмаршала Репнина, котораго громко заслуж<енн>ое имя умирало с ним (он не имел сыновей) и поэтому просил, чтоб первой его внук, сын единственной его дочери княгини Волхонской, принял бы его фамилию и назывался уже не Волхонским, а Репниным34, и теперешнее поколение князей Репниных идет от них. Второй сын, Сергей Волхонской, был тот, который впоследствии был замешан в 14 число и со всеми декабристами сослан в Сибирь, но при Александре II со всеми другими возвращен в Петербург, где еще не так давно как скончался35. 3 сын Никита36 был женат на княжне Зинаиде Александровне Белосельской-Белозерской (от перваго брака), и она была та знаменитая Зинаида Волхонская37, очаровательная не красотой, но умом, артистка в душе, и имеющая голос, котораго, кто ея только слышал, верно не забыл! <нрзб> Она кончила жизнь в Италии католичкой и фанатикой, сделав много добра бедным. Она была так интересна, так мила, умна и не злоблива, что ей можно многое простить. Никита, муж ея, был доброй человек, и в нем более, чем в других была та полудурь, названная оригинальностию, а в нашей семье Волхонщиной; и может быть и мы не без греха на этот счет38. Сестра этих Волхонских, Софья Гри<горьевна> Волхонская39, вышла замуж за Князя Петра Михайловича Волхонскаго, впоследствии Фельдмаршала и Министра Императорского двора40. [Об ней и об нем буду говорить позже, а теперь устала и хочу отдохнуть. Все это написано наскоро и без нужных переправок.]
Глава 2-я
1884
Звержынец в Маерате Замойскаго, где провожу лето41.
С тех пор, как были написаны последния строки той рапсодии, прошло 3 года, и много воды утекло и с нею много горя принесло! Я всегда думала и говорила, что это горе по велению Всевышняго не может быть неизменно; оно переходит в тихую грусть и понемногу успокоивается, истинная грусть томящая, гнетущая не может оставаться всегда одинаковою; силы человеческия не перенесли бы этаго. Надо или умереть или успокоиться: я не говорю забыть... нет, и это невозможно и не может и не должно быть; думать об прошедшем горе -- все-таки щемить сердце, но скажу с поэтом: "Он крест дает, и он же нам в кресте надежду посылает"42. И так, оттолкнув от себя грустные воспоминания, я обращаюсь к описаниям забавным и незабавным моей бабушки Анны Семеновны Олениной и ея сестры Римской-Корсаковой, которыя так оригинально рисуют прошедшее время.
У Римской-Корсаковой было несколько детей, в <том> числе Екатерина Александровна Архарова43, замужем за Иваном Петровичем Архаровым, в то время кажется бывшим [аншефом] военным губернатором Москвы, не знаю, как называли тогда эту должность в Москве44, но его теща ненавидела его и называла Хархарка, вор из-под девятой клетки. Эта 9-я клетка была устроена в одной из 9-и арк бывшаго каменнаго моста чрез реку Москву, и в каждой арке сажали преступников; народ приходил на них смотреть пред их казнию. Тут же сидел и Пугачев со своим сотрудником Белобородовым45 или другим, котораго имя забыла; но когда Пугачев, озлобив на всех дворян, которые тоже приходили смотреть на него, показывая им сжатый кулак, сказал, ругаясь: "Да счастье ваше, что мне не удалось, а то бы ни одного из вас не осталось в живых, [Белобородов] тогда его атаман перебил его, говоря, что их ругает, сам пеняй на себя, я говорил тебе не руби плетень, руби столбы ворот, а ты не послушал, столбы-то тебя и задавили! Вот что такое была клетка встроенная для преступников, воров, убийц и пр., и Римская-Корсакова так величала своего зятя! О tempori! О mores (О, времена! О, нравы -- лат.) [У ней была несчастная почтеннейшая дочь] Архарова, двоюродная сестра отца и его крестная мать, была умная и почтеннейшая женщина, как и муж ея, умной, но немного хитрой человек. От первой жены осталась одна дочь, потом замужем за Посниковым46 и которую тетушка Архарова (не по моде того времяни) трактовала как своих родных дочерей: Софью47, замужем за Графом Сологубом48, которой сын -- известной гумористической сочинитель нашего времяни49, и Александру50, замужем за Васильчиковым51. Об них буду говорить позже, хочу докончить описание выходок Римской-Кор<саковой> и моей бабки Анны Семеновны и тогда уже перейти к описанию их детей. У Римской- Кор<саковой> была дочь, почтенная и добрая, но родившаяся, как говорила ея Мать, с изъянцом, т. е. она была косолапа и ходила с трудом. В то время, ежели девушка оставалась в девках, это считалось позор для семьи. Нашли соседа по имению, добраго и достойнаго человека. Он приехал просить руки несчастной девушки. Перед помолвкой позвали ея и поставили в конце длинной залы. Жених приехал. Римская-Корсак<ова> поставила его возле себя и сказала: "Я, батюшка, не буду тебя обманывать; моя дочь с изъянцом, она косолапая. N. N., подыми юбки и иди сюда; выше, выше", -- говорила она, и несчастная не смела даже плакать; переступая с трудом, перешла через большую залу, а мать, обратись к жениху, сказала: "Видишь, батюшка, ничего не скрываю, она с изъянцом, зато прибавляю 10 000 т. руб. к приданому". Она тоже однажды разгневалась, как говорили тогда, на своих дворовых людей и хотела послать их на гулянье 1-го Мая в Москве в одних рубашках, босиком, с веревкою на шее. Насилу все ея приятели и родные могли ея уговорить сменить гнев на милость и их простить, и она удостоила это сделать. Но довольно об этой сердитой и злой аншефше, перейду к не менее оригинальной ея сестре, моей бабушке. Я не могу простить ей все, что она выдумывала, чтоб мучить и унижать отца и добрейшую и умнейшю мою мать, которую весь Петерб<ург> и все слои различных обществ любили и почитали, но не бабушка по неукротимому своему нраву и по всем возможным и невозможным причудам, позволенным в то время, и она широко пользовалась этим правом52.
