Сергей Абрамов - Этот многоликий Шекли
Я позволил себе некую толику иронии, потому что верю в неистребимое чувство юмора, которым наделен Шекли. Ведь тот же «Особый старательский» (я имею в виду рассказ, а не коктейль) можно принять всерьез, умилиться железной — что там робот! — напористости героя, пустить скупую слезу на сухой песок венерианской пустыни, который так и пышет жаром через обложку. А можно вместе с Шекли улыбнуться над бедолагой Моррисоном, который сейчас пустит в упомянутый песок десятки фантастических тонн голубой, прозрачной, холодной, безумно дорогой своей «великой американской мечты».
Впрочем, тут Моррисон — не первый и не последний…
Да, Шекли подсмеивается над Моррисоном, над счастливчиком Моррисоном, но разве смех — помеха любви?..
А что до юмора Шекли, так им пропитано каждое произведение. На первый взгляд в творчестве Шекли представлены все возможные жанры: тут вам и вестерн («Ордер на убийство», «Бесконечный вестерн»), и жгучая мелодрама («Бремя человека», «Паломничество на землю»), и сатира («Билет на планету Транай»), и фантасмагория («Обмен разумов»), и лирическая проза («Заяц»), и жестокая драма («Три смерти Бена Бакстера»), и прочая, и прочая. И все было бы именно так, как означено в жанровых определениях, если бы по убийственная ирония автора. Именно убийственная: она напрочь сметает границы классических жанров, превращая каждую вещь едва ли не в пародию на жанр.
Возьмем, к примеру, рассказ «Ордер на убийство».
Ситуация, повторяю, вполне в духе вестерна. Есть некий городок, крохотный и сонный, похожий на милые бутафорские городки кинематографического Дикого Запада, но расположенный на чертовски далекой от Земли планете Новый Дилавер. Мать-Земля, двести лет не подававшая никаких сигналов, вдруг вспомнила о своих сынах-первопроходцах и послала к ним инспектора, чтобы проверить, все ли в колонии соответствует добрым старым земным традициям. А на Дилавере об этих традициях давным-давно забыли, на Дилавере собственными традициями живы люди. Но инспектор есть инспектор: мало ли какие кары повлечет за собой его визит! — и дилаверзцы спешно восстанавливают то, что, по их мнению, должно соответствовать меркам земной жизни. Они строят церковь: так надо, хотя о религии здесь никто не вспоминает. Они сооружают «маленькое красное школьное здание»: так тоже надо, только в подобных зданиях и можно учить детей. Они назначают Маляра шерифом, возводят тюрьму и срочно подыскивают человека на роль преступника: если есть тюрьма, значит, должен быть убийца или паче чаяния! — вор. И тут Шекли вводит допуск: планета сама дает поселенцам все; за двести лет люди разучилась убивать. Разве что рыбу?.. Вот Том Рыбак и станет убийцей…
Ситуация развивается по законам вестерна. Сначала неспешно, словно подчеркивая сонную жизнь городка, а потом, вырываясь из нее, из этой жизни, на какие-то мгновения существуя над ней и вновь возвращаясь в привычное, рутинное, медленное русло. Назначенный убийца, испытав себя на мелких смешных кражонках, долго выбирает кого убить и в ужасе понимает, что все вокруг — его соплеменники, сотоварищи, соратники. И тогда он решает убить того, кто принес смуту в поселок, кто нарушил спокойную жизнь колонистов, посеял разлад в душе Тома Рыбака — убить инспектора.
Пока, заметьте, автор жанру не изменяет, если не считать таких мелочей, как межзвездная связь, космические полеты, чужая планета…
Но вот настал решающий момент, по законам вестерна — пик, кульминация. И здесь Шекли, пустив в ход иронию, разом принижает классическую ситуацию: Рыбак не может убить, он органически не способен на сей «подвиг» даже для спокойствия колонии. А уж он-то — самый «звероватый» в Делавере, он рыбу бьет. Что ж тогда остальные?..
Инспектор улетает несолоно хлебавши: в его армии нужны воины, а не пацифисты. А Шекли устами новоиспеченного шерифа Билли Маляра произносит герою в утешение: «Ты не виноват, Том. И никто из нас не виноват. Вот что получается, когда к людям двести лет но проникает цивилизация. Поглядите, сколько времени понадобилось Земле, чтобы стать цивилизованной. Тысячи лет. А мы хотели достигнуть этого за две недели».
Не правда ли, слово «цивилизация» звучит здесь куда как издевательски?..
Рассказ впрямую антивоенный. Но Шекли избегает «лобовых» решений. Отсюда — вестерн, а по сути — пародия на него. Отсюда — гротеск. Отсюда — добрая доза иронии. Шекли не щадит героев, но смех его добродушен и щедр. Вновь повторим: смех любви не помеха…
В рассказе «Страж-птица» — вы его только что прочитали! Шекли, оставаясь внешне серьезным (еще бы: перед нами философская трагедия, если можно так вольно охарактеризовать этот гканр…), вновь прибегает к гротеску, к своеобразному — парадоксальному — кольцеванию идеи и сюжета. Для того чтобы уберечь человека от насильственной смерти, создана «страж-птица», механическое существо, должное предотвратить убийства. Но что такое «убийство», каковы его точные признаки, единого, сжато сформулированного определения не найдено. Поэтому птицы сделаны самообучающимися. В итоге процесс птичьего самообучения доходит буквально до абсурда. Птицы — своей бездушной бдительностью — нарушили работу боен; мешают проводить хирургические операции в больницах; они и автомашины сочли живыми существами и не позволяют выключать зажигание; они не дают даже возделывать почву — земля-то живая… Короче, необходимо остановить птиц, иначе остановится жизнь. И тогда создается суперястреб, наделенный одним инстинктом — убивать. Пока его цель — птицы, но ведь он тоже самообучающаяся система…
Итак, одержимые благими намерениями остановить убийства, люди пришли к созданию универсальной машины-убийцы. Круг замкнулся.
И опять Шекли декларирует свое мнение устами героя:
«Давайте признаемся: мы ошиблись, нельзя механизмами лечить недуги человечества… Машины нужны, спору нет, но в судьи, учителя и наставники они нам не годятся».
Человек — сам хозяин своей судьбы. Истина, конечно, банальная, но ведь и банальную истину никто не отменял. Другое дело, что в каждодневной суете забываем мы эти простые истины, чураемся их: зачем они нам, банальные!.. А раз банальные, раз привычные, что ж мы их не помним? Что ж не берем на вооружение?..
В конце концов, литература — всегда набор неких, зачастую банальных истин. Только у одних писателей из-под пера выходит «Анна Каренина» или «Преступление и наказание», а у других…
А Шекли вновь и вновь возвращается к этой неоднократно им самим означенной истине. В рассказе «Три смерти Бена Бакстера» фантастическая идея тоже отнюдь не нова. Это — путешествие во времени, возможность корректировать будущее вмешательством в прошлое. Классический временной парадокс под названием «убийство собственного дедушки». Айзек Азимов из такого парадокса сделал отточенную до изыска вещь — «Конец Вечности», где ничтоже сумняшеся возвел вмешательство в прошлое, переделку прошлого в некий бесспорный принцип, без коего никакое мало-мальски пригодное для жизни будущее просто невозможно. Роберт Шекли в своей псевдотрагической шутке доказывает как раз обратное; ничье вмешательство извне человечеству не требуется, будь то всемогущие машины или еще более всемогущие потомки.
