Иван Леонтьев-Щеглов - Гоголь в Оптиной пустыни
Очень признателен вам за ваше дружеское гостеприимство и усердно прошу молитв ваших обо мне грешном… Неотступно прошу, чувствуя в них сильную надобность.
Многоблагодарный вам
Николай Гоголь.
Покорнейше прошу передать при сем приложенное письмецо Достойному Отцу Макарию. Если пожелает он узнать мой адрес, то вот он:
Ник. Васильев. Гоголю в Москву в дом Талызина, на Никитинском бульваре».
Письмо без даты, но, принимая в соображение болезненный характер почерка и то, что письмо отправлено из дома Талызина в Москве, то есть места последнего земного пребывания Гоголя, есть основание полагать, что эти немногие и, если так можно выразиться, душевно-поспешные строки — одни из тех, кои Гоголь набрасывал незадолго до своей смерти. Известно, кроме того, когда Гоголь умер, у него не осталось в кошельке ни одной копейки, потому что даже то немногое, что оставалось у него, он рассовал по мелочам на бедных и церковные нужды. После этого станет ясным, какую трогательную реликвию представляет помянутый малоизвестный маленький пожелтевший листок, и, разумеется, место его не в пыльном шкафике монашеской кельи (где я его обрел), а под стеклом и в приличном окладе в стенах музея, хотя бы в стенах музея Калужской ученой архивной комиссии (Оптина пустынь принадлежит к Калужской епархии и находится в десяти верстах от Калуги).
Нечего говорить, какую огромную ценность должно было представлять приложенное к нему «письмецо Достойному Отцу Макарию». Но увы, письмецо это, по всей видимости, было так называемое «исповедное» и как таковое безжалостно уничтожено…
В четвертом томе «Материалов для биографии Гоголя» В.И. Шенрока мы находим, впрочем, одно ответное письмо помянутого о. Макария Гоголю, освещающее до известной степени отношения, существовавшие между нашим знаменитым писателем и не менее знаменитым в то время оптинским старцем, сыгравшим такую огромную роль в жизни и деятельности Ивана Киреевского. Само по себе письмо это ничем не замечательно, но очень любопытно, с другой стороны, как образчик сухо-наставительной смиренномудрой монашеской прозы и в особенности как резкая противоположность мучительно-скорбному тону приведённых писем Гоголя, видимо изнемогавшего в душевной пытке…
Гораздо большее удовлетворение доставляют два письма из того же любопытного четвертого тома Шенрока просто монаха Порфирия, уже известного нам по теплой характеристике Гоголя. И письма эти нисколько ей не противоречат — в каждой строке в них просвечивает живая, отзывчивая, мечтательно-восторженная его душа… Взять хоть начало его первого письма, адресованного Гоголю в Одессу 20 июня 1850 года: «Любвеобильное письмо Ваше получил с удовольствием и признательностью как от человека, которого давно привык уважать за талант, коим славится отечество наше. Природа скупа на таких людей, как Вы, и рождает их веками, зато и века помнят их! Что значат перед талантом знатность и богатство, минутная слава, которая мелькнет, как метеор, и погрузится в Лету… Признательное отечество не забудет вас!..» Вы видите, это действительный друг Гоголя, который, не стесняясь своей иноческой рясы, радостно воздает должную дань писательскому гению, ставя этот божественный дар на первое место, а не на последнее, как то делали другие духовные отцы, опекавшие Гоголя, до пресловутого «отца Матвея» включительно.
К сожалению, в свой последний приезд в Оптину пустынь в конце июля 1851 года вместо своего друга, еще так недавно радовавшего его своими сердечными письмами, Гоголь застал свежий могильный холм и рассказ монастырской братии о праведной кончине новопреставленного раба Божия Порфирия. Так, рассказывают, «что в своей предсмертной болезни он имел извещение о близкой кончине и ему трижды являлся во сне скончавшийся за шесть лет перед тем послушник Николаша (которому при жизни его о. Порфирий оказывал особое благорасположение) и говорил ему, чтобы он готовился к исходу из сей жизни. А накануне своей кончины он получил от троекуровского затворника о. Илариона рубашку, в которой и скончался через несколько минут по приобщении св. тайн». Можете себе представить, сколько горечи добавила эта неожиданная потеря Гоголю, заехавшему на этот раз в Оптину пустынь совсем случайно и в особенно угнетенном состоянии духа…
Бедный Гоголь! Промаявшись лето в одиночестве в пыльной и душной Москве, он захотел повидать и обрадовать своих родных в Яновщине, где готовились праздновать свадьбу его сестры, но, видно, ему не суждено было больше взглянуть на дорогое небо Украины. Подъезжая к Калуге, он внезапно почувствовал один из тех страшных припадков тоски, которые в последнее время так часто на него находили… и свернул с дороги в Оптину пустынь. Пребывание в Оптиной совершенно изменило его первоначальное намерение — он не поехал домой и снова вернулся в Москву, где ожидала его… могила!
В каком душевном и растерянном душевном состоянии находился Гоголь во время своего краткого пребывания в любимой обители, показывает отчасти рассказ о нем, передаваемый в письме Плетнева к поэту Жуковскому по поводу смерти Гоголя. «…Осенью, отправляясь в Малороссию на свадьбу сестры, — сообщает Плетнев, Гоголь заехал дорогой к одному монаху, чтобы тот дал ему совет: в Москве ли ему остаться или ехать к своим. Монах, выслушав его, присоветовал ему последнее. На другой день Гоголь опять пришел к нему с новыми объяснениями, после которых монах сказал, что лучше решиться на первое. На третий день Гоголь явился к нему снова за советом. Тогда монах велел ему взять образ — и исполнить то, что при этом придет ему на мысль. Случай благоприятствовал Москве. Но Гоголь в четвертый раз пришел за новым советом, тогда, вышед из терпения, монах прогнал его, сказав, что надобно остаться при внушении, посланном от Бога».
Любопытно, кто был этот фатальный монах? Все оптинские друзья Гоголя наперечет. Добрый Григоров умер, начальник Предтеченского скита о. Антоний был переведен в другой монастырь, а о. Макарий и тогдашний игумен обители о. Моисей по самому своему положению не могли поступить так бесцеремонно, — следовательно, остается предположить, что это был никто иной, как тот самый о. Филарет, к которому адресовано вышеприведенное письмо. Оптинские монахи, которых я расспрашивал по поводу этого письма, почему-то относят его по адресу совсем иного о. Филарета — старца московского Новоспасского монастыря, известного друга и духовника Ивана Васильевича Киреевского. Но это совершенно неверно уже потому, что письмо Гоголя помечено 1831 годом, а помянутый московский старец Филарет скончался в 1842 году на руках своего благоговейного почитателя Ивана Киреевского.
