Виктор Баранец - Генштаб без тайн
Вскоре в приемной раздался еще один телефонный звонок, и, нехотя отклеившись от компьютера, дежурный буркнул в трубку:
— Маршал у президента!
Но тут же многозначительно уточнил:
— У быв-ше-го президента…
И снова страстно забарабанил по компьютерным клавишам.
Только что, выступая по телевидению, Горбачев отрекся от кремлевского престола…
Об этой речи Михаила Сергеевича на собственной политической панихиде Ельцин заблаговременно предупредил Шапошникова. Тогда же Б.Н. условился с Евгением Ивановичем, что они вместе поедут в Кремль принимать у Горбачева «ядерный чемоданчик» вместе с операторами.
Момент предстоящей передачи ядерного «скипетра» Горбачева Ельцину означал по сути апофеоз долгожданной победы рвавшегося в Кремль российского президента над своим заклятым политическим врагом.
Ельцин так рьяно спешил усесться на заветный кремлевский трон, что вопреки элементарной логике еще за несколько дней до прощальной речи Горбачева подписал документы, что он якобы уже принял у него «технические компоненты» управления Стратегическими ядерными силами.
Когда эти документы привезли Горбачеву в Кремль и он увидел на них нетерпеливую пружинистую роспись Ельцина, Михаил Сергеевич с сухим злорадством заметил генштабовскому генералу, что не намерен «бежать поперед батьки в пекло», а свой автограф поставит лишь тогда, когда официально объявит народу о сложении с себя полномочий Президента Союза.
Как только Горбачев окончил свою скорбную телеречь, Ельцин связался с Шапошниковым по телефону и ошарашил маршала:
— Евгений Иванович, я не могу поехать к Горбачеву, поезжай один.
Почему он не может (или не хочет), президент не объяснил. Лишить себя наслаждения принять капитуляцию у поверженного противника — это было на Ельцина не похоже. В таких удовольствиях он себе не отказывал. Чего стоил только хамоватый кураж, который Ельцин устроил в августе над Горбачевым, когда под прицелом полусотни телекамер, на виду у всего мира с ядовитой усмешкой тыкал пальцем перед носом опешившего Михаила Сергеевича в проект указа о запрещении КПСС и требовал немедленно подписать его.
В те минуты даже тем, кто не любил Горбачева, было его жалко. А многим из тех, кто восхищался Ельциным, наверняка стало стыдно за своего кумира, бестактно потешавшегося над Президентом Союза. Ельцин «бил лежачего». Так не делали даже закоренелые мордобойцы в самых глухих деревнях.
Услышав о нежелании Ельцина ехать в Кремль, Шапошников задергался:
— Борис Николаевич, дело очень деликатное, и желательно все же нам поехать вместе. Тем более что я не знаю, передаст ли все «хозяйство» Горбачев мне одному.
В голосе Ельцина появилась примесь свирепости:
— Шта?! Если будут осложнения, позвоните мне.
Маршал отправился в Кремль, терзаемый недоумением. К трепетному осознанию величия исторической миссии, с такой легкостью неожиданно порученной ему Ельциным, упорно примешивалось сомнение: не подставляют ли? Да и шутка ли, Президент России не захотел собственноручно принять главную ядерную кнопку страны!
Шапошников еще только въезжал со Знаменки в Боровицкие ворота, а всезнающие офицеры дежурной смены Центрального командного пункта Генштаба уже вовсю обсуждали меж собой эту сенсационную весть. Народ у нас на ЦКП остроязыкий — кто-то заметил, что «при демократах и маршалы будут работать носильщиками».
Процедура перехода стратегических ядерных кодов от Горбачева к Ельцину тоже относилась к разряду исторических — то был момент, когда объявленному «покойным» Союзу «закрывали глаза»…
Вместе с «ядерным чемоданчиком» побежденный передавал победителю и ключи от Кремля. Поручить вместо себя принять их другому человеку в России мог, наверное, только один человек. Им был Ельцин.
В Генштабе многие в тот вечер ломали голову над загадкой: был ли это типичный ельцинский выпендреж, рассчитанный на еще большее унижение Горбачева, или Борис Николаевич еще не вышел из глубокого похмелья после того, как радостно подписал в белорусском лесу смертный приговор Союзу и мгновенно превратился в «государя», выше которого в России теперь вместо Горбачева был только Бог.
И на сей счет генштабовские офицеры отпускали язвительные реплики:
— Наверное, если бы Горбачев вместе с «ядерным чемоданчиком» сдавал бочку соленых огурчиков, Б.Н. явился бы самолично.
Прибыв к Горбачеву в Кремль, маршал застал Михаила Сергеевича в натужно бодром расположении духа. Таким же Горбачев был и месяц назад, в ноябре, когда пригласил маршала в Кремль. Тогда, угостив Шапошникова кофе, президент произнес долгую и пылкую речь о необходимости спасти Союз. В конце ее Михаил Сергеевич сказал слова, которые ошпарили Евгения Ивановича:
— Вы, военные, берете власть в свои руки, сажаете удобное вам правительство, стабилизируете обстановку и уходите в сторону…
Перепуганный Шапошников возразил, дескать, такая акция может закончиться «Матросской тишиной». Поняв, что маршал не тот человек, на которого можно ставить, Горбачев дал задний ход:
— Ты что, Женя? Я тебе ничего не предлагаю, я просто излагаю варианты.
После этого отношения между Горбачевым и Шапошниковым, и без того лишенные взаимной благожелательности, стали еще прохладнее.
С августа 1991 года, когда Ельцин вырвал в Кремле у Горбачева согласие на назначение Шапошникова министром обороны СССР, Евгений Иванович знал, что Михаил Сергеевич был недоволен таким поворотом дела: слишком нахраписто Ельцин требовал утвердить предлагаемую им кандидатуру главного силовика. И получилось так, что Президент СССР сплясал под дудку Президента России. Это сильно ущемляло самолюбие Михаила Сергеевича. Но он тогда стерпел, руководствуясь какими-то своими загадочными соображениями, которые были очень похожи на беспринципность…
Чуть позже до маршала доползли слухи, что Горбачев после подписания своего указа сказал о новом министре: «Хороший человек, но слишком интеллигентный для такой должности».
Прослышавший об этом Шапошников тоже отозвался едкой репликой… Став с подачи Ельцина министром обороны СССР, Шапошников оказался на некоторое время «слугой двух господ». Но, аккуратно соблюдая все обязанности главы военного ведомства перед действующим Президентом — Верховным Главнокомандующим Вооруженными Силами Союза, министр не скрывал, что душой тяготеет к Ельцину — к этому подталкивали и легко объяснимые моральные обязательства перед человеком, с подачи которого он вознесся на пик головокружительной карьеры. Евгений Иванович щедро расточал комплименты своему патрону — точно так же, как это делали все, кто принадлежал к ельцинской команде.
