Борис Ресков - Усман Юсупов
Вернее будет сказать, не свадьба пока, а сговор. Ждут имама местной мечети, а пока родственники и ближайшие соседи, стараясь соблюдать приличествующее событию степенство, жмутся поближе к сандалу, земляному камину в полу, греют озябшие ноги, сунув их прямо к раскаленным, обжигающим стенкам, под горячее одеяло, переговариваются вполголоса, поглядывают нет-нет на Юсуфа, жениха.
Не в отца джигит. Тих, покорен, права кроткого. Рассудителен, такому б не на заработки в окаянные дали, — в медресе: ученый человек вышел бы, муддарис. Да-а, не в отца Юсуф, чего там говорить… А и хитер же Саидали; женит сводных детей. Расходов, считай, никаких, невесту выкупать не требуется, родственников ее да родителей одаривать незачем — сам себе родитель и родственник. Хитер, он хитер рябой Саидали.
Сидит на полу, у сандала, кишлачный люд, на худой кошме, на жидких одеяльцах, брошенных поверх (стеганных по-домашнему — ваты с мизинец — не засидишься на таких), о том, о сем толкует. А веселья нет как нет. И откуда ему быть-то? Ведь, глядя на этого Юсуфа, на жениха несчастного, каждый о своем подумает, о собственном чаде, которого того и гляди тоже проводишь через годок-другой за околицу: иди, мол, сокол, ищи счастья на чужбине, авось принесешь чего в хурджине-то дырявом, коли повезет… Эх-хэ-э, доля наша тяжкая… Никого, видать, нынче бедностью да худобой не удивишь.
Приходили еще люди, все больше мужчины (женщины теснились на своей половине: вход им сюда был заказан). Каждый разувался у порога, ставил аккуратно калоши в ряд у самой двери — не дай бог было поставить их в другом месте, размножились бы тотчас враги хозяина дома и одолели его в одночасье; с калошами, каждый знает, шутки плохи. Гости здоровались с присутствовавшими, поздравляли — обычай, ничего не поделаешь, — жениха. Он отвечал вяло, был тих, задумчив. Смотрел украдкой в угол, где, скрытая от глаз посторонних занавесками, сидела Айимнисо.
(Не мог представить ее женой, хоть убей. Помнил всю жизнь голопузую сестренку, шуструю, как мышь, глазастую — отец после смерти матушки привел в дом новую жену, вдову, откуда-то из маргиланских кишлаков, — с ней была девочка двух или трех лет от роду, он заботился о ней, лепил глиняных зверюшек, защищал на улице. Она вырастала незаметно, у него на глазах, училась шитью, очистке хлопка и пряжи, стала заплетать косы в несколько мелких косичек, уже не носила тюбетейки, а, как взрослая женщина, повязывала голову платком, красила брови зеленой сурьмой, чтоб срастались на переносице, начала вдруг смешно картавить, разговаривая со старшими, — его это смешило, он задирал ее, дразнил: «Эй, Айимджан: не замуж собралась?» А на поверку вышло: и вправду замуж. За него, сводного…
«Женишься, — решил отец, — а там иди на заработки. Вернешься — жена ждать будет…»)
Имам все запаздывал — отпускал на другом конце кишлака грехи отходившему к лучшим мир брату верхнего бая, Мирзакарима. Торопиться ему на сговор было не с руки: первый кусок ожидался пожирнее второго.
Впрочем, все, что он собирался предпринять, соединяя в браке будущих родителей Юсупова, весь ритуал его священнодействия был известен заранее, будучи изложенным в многотомном комментарии к главной книге мусульман — Корану, так называемом шариате (буквально — «прямой путь»), в котором есть специальный раздел, касающийся бракосочетания, и отойти от которого хоть на волосинку, внести отсебятину мог только совершенно лишившийся рассудка пастырь…
Итак, вот они, главы, имеющие прямое отношение к нашему случаю.
Брак завершается иджабом (предложение) и кабулом (согласие), которые должны быть выражены в глагольной форме прошедшего времени (например: «Вышла ли ты за него замуж?» — «Вышла»).
Оба брачующиеся должны взаимно слышать выражение иджаба и кабула.
При произнесении иджаба и кабула должны присутствовать два свидетеля: свободные (не рабы) мужчины или один свободный мужчина и две свободные женщины.
Свидетелями должны быть совершеннолетние мусульмане, обладающие здравым рассудком.
Свидетели должны слышать произнесение иджаба и кабула одновременно.
Во время заключения брака вместо одного из брачующихся может присутствовать доверенное лицо.
Спрашивая у девушки о ее согласии на брак, ей обязательно должны сообщить имя жениха, а количество условленного мэхра[1] может быть и не сообщено.
Когда отец спрашивает совершеннолетнюю, раньше не вступавшую в брак, о ее согласии на вступление в данное супружество, то за выражение ее согласия могут быть приняты: молчание, улыбка или же тихий плач без крика.
Если о согласии на брак у девушки спрашивает не отец, а кто-либо из родственников или посторонних, то согласие должно быть выражено словами…
Провожали новобрачного утром всей семьей до старой Аувальской дороги. Простились сдержанно, как предписывал обычай, припав на мгновенье друг к другу и разом отпустив. Жены среди провожавших не было — шариат подобных вольностей не допускал. (Дома, уже ухватив дорожную суму, глянул Юсуфали на сжавшуюся у стены фигурку, не выдержал, подошел, положил руку на худенькое плечо: «Ну, Айим…» Чуть не сорвалось следом: «Сестренка…» — удержался в последний миг.)
Шел и думал дорогой: а кем же она еще была ему в то утро, как не маленькой, плачущей, обиженной сестренкой…
Вернулся он из скитаний не скоро, годы прошли, не месяцы. С худым хурджином пришел, как и уходил. Дома, в Голубятне, ждала его жившая на правах снохи Айимнисо, жена шестнадцати с лишком лет. А в следующем году, в марте, под самый мусульманский Новый год у них родился первенец, мальчишка, нареченный Усманом.
В описываемые времена в Средней Азии пользовались мусульманским лунным календарем. Он короче солнечного. Эра мусульманская тоже иная, нежели у европейцев. Название ее «хиджра» («откочевка» — с арабского) связано с переселением в 622 году пророка Мухаммеда и первых мусульман из Мекки в Медину.
По этому календарю, введенному некогда по повелению халифа Омара в странах, исповедовавших ислам, герой наш родился где-то между 1317 и 1318 годами.
Впрочем, кто в Каптархоне-то нашей, какой грамотей, кроме разве что упоминавшегося уже хитроумного имама, разбирался в тонкостях летосчисления, тем более — пользовался им. Землепашцу важнее было знать не когда откочевал в Медину первый пророк, а на какие периоды времени (их запоминали, отмечали в памяти) падает вдруг засуха на богарных неполивных адырах, когда родится лучше, а когда хуже клевер, в какой период вероятнее всего в горах недостанет снега, а значит, и воды в арыке летом, когда ждать наводнений, а когда саранчи. У деревенских был в ходу свой, бытовой календарь, деливший время на шестидесятилетние циклы, а последние на периоды — числом двенадцать, каждый из которых носил название животного — мышь, корова, тигр, заяц, змея, лошадь, овца, обезьяна, курица, собака, свинья, и год, соответственно, под этими кличками как бы имел свою физиономию, свои норов, свои условно зафиксированные достоинства и недостатки.
