Юрий Семенов - Комиссар госбезопасности
«В самом деле, — думал он, — что за нужда была взваливать на одного старшего оперуполномоченного Стышко всю тяжесть серьезнейшего дела, пусть даже под моим руководством? Потому что Василий Макарович ночи просиживает в Бровцах, ожидая с опергруппами выхода радиста на связь? Спит два-три часа, а днем вместе с оперуполномоченным Ништой продолжает заниматься своим делом в штабе округа? И как я мог забыть про таких опытных контрразведчиков, как Плетнев и Грачев?.. Нужно перестраиваться. В Бровцах необходимо круглосуточное наблюдение».
Ярунчиков крупно написал слева на чистом листе: «Бровцы. Д. Д. Плетнев», но, поразмыслив, зачеркнул фамилию и вместо нее проставил: «М. П. Грачев».
«Больно уж горяч Дмитрий Дмитриевич, — решил бригадный комиссар, — как бы ненароком не спугнул радиста. А Мирон Петрович в самый раз там будет, человек с выдержкой, осмотрительный, да и опыта не меньше, чем у Плетнева. А Плетневу надо поручить руководство чекистской работой в штабе, вместе со Стышко и Ништой. — Он размашисто вывел в правой стороне листа: «Киев», а под ним — три фамилии и подкрыжил написанное ровной чертой, заключив: — Так-то получится надежнее».
Взглянув на часы — было около шести утра, — Ярунчиков воспрянул духом. Еще оставалось время, чтобы вызвать сотрудников, заново расставляемых для работы по группе «Выдвиженцы», поговорить с ними еще до встречи с командующим округом. А позвонить генералу и попросить у него приема Никита Алексеевич раньше десяти утра не мог: все-таки выходной день, да и вопрос о «липовом» приказе решать надо было в понедельник, сегодня штаб округа не работал.
Ярунчиков позвонил дежурному по особому отделу, распорядился послать машину на квартиры к Плетневу, Стышко, Грачеву и Ниште, доставить их к нему в отдел.
— Если Стышко еще не вернулся из Бровцов, — добавил он, — пусть ему туда передадут, чтобы срочно явился.
Положив трубку, поднялся, высокий, худощавый, подошел к окну, раздвинул шторы. Но не на дворника, подметавшего безлюдную улицу, не на пробившуюся возле деревьев нежно-зеленую траву, необычайно желанную после зимы и грязной слякоти, посмотрел Ярунчиков прежде всего. По давней летной привычке он сразу скользнул взглядом по небу, порадовавшись его светлой бездонности.
Ярунчиков хорошо знал, сердцем чувствовал небо: летал в нем и над Крымскими горами, когда учился в Качинской школе военных пилотов; и над заволжской неоглядной степью, работая инструктором-летчиком; и над Черным морем близ Одессы, водя звено боевых машин. Он привык ощущать рассветную прохладу мускулами своего тренированного тела.
Казалось, давно это было! И вроде недавно — пять лет не прошло, как он перестал летать, став слушателем Военно-воздушной академии имени Жуковского. Но перед окончанием третьего курса авиационная судьба Ярунчикова в одночасье сделала неожиданно крутой вираж: приземлился он на двухнедельных курсах руководящих работников НКВД. Тридцатипятилетнего капитана Ярунчикова по специальному партийному набору направили работать в армейскую контрразведку. Так он два года назад оказался в Киеве, сначала заместителем, а с прошлой осени — начальником особого отдела КОВО, сменив на этой должности двадцатидевятилетнего Анатолия Николаевича Михеева, нынешнего начальника управления контрразведки Красной Армии.
За два года в петлицах Ярунчикова шпала сменилась ромбом, а его грудь месяц назад украсил орден «Знак Почета» — за отличное выполнение контрразведывательных задач в частях округа. Нельзя сказать, чтобы Никита Алексеевич тосковал по авиации — некогда было даже мысленно заглянуть в заоблачную высь, но, когда ему случалось оказаться возле авиационной части, он обязательно заглядывал на летное поле, отрешенно и молчаливо смотрел на боевые машины с грустинкой в глазах.
Сейчас он смотрел на небо не из ностальгических чувств. Синоптики обещали нежданный в эту пору снегопад, а он плохой помощник для выслеживания врага в лесу или поле. Преследователи тоже оставляют следы.
«И откуда взяли синоптики этот прогноз? Но и они, как та бабушка, часто говорят надвое. Может, пронесет», — понадеялся Ярунчиков. Размышляя так, он снова вспомнил требовательные слова шифровки. В них ему слышался басовитый, напористый голос Михеева, виделся рубящий жест его широкой ладони и цепкий взгляд, который, однако, удивительно смягчала нежная голубизна глаз.
Бывало, в самом начале совместной работы в КОВО Ярунчиков болезненно воспринимал непреклонную волевую распорядительность Михеева, особенно если она касалась непосредственно заместителя. Все-таки как-никак они в один год пришли на работу в органы госбезопасности и даже сидели за одним столом на курсах руководящих работников НКВД. Капитана Михеева направили работать в армейскую контрразведку тоже по спецнабору накануне окончания Военно-инженерной академии имени В. В. Куйбышева, и он уже позже, являясь начальником особого отдела Орловского военного округа, осилил выпускные экзамены. А через полгода Анатолия Николаевича перевели в КОВО.
«Повезло человеку», — ревниво подумал тогда Ярунчиков, убедившись при встрече в Киеве, что Михеев обошел его не только по должности, но и по званию — два ромба имел в петлицах, да еще орден Красной Звезды отхватил.
В начале совместной службы — теперь уже Ярунчиков в точности и не помнил, по какому поводу, — у них состоялся первый и, надо сказать, единственный колкий разговор.
— Ну, гонорочек-то у тебя, скажу прямо, есть, — откровенно и по-простецки высказал Михеев, не ожидая, должно быть, как вспыхнет от этих слов его заместитель.
— Если сравнивать мой, как вы говорите, гонорочек с вашим, не смягчая, то мой всего лишь выражение обыкновенного человеческого достоинства, — запальчиво отпарировал Ярунчиков.
— Почему такой обидчивый тон? — искренне удивился Михеев. — Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего особенного, — сдержался Ярунчиков, но, чувствуя, что ответ следует уточнить, намекнул: — Как говорится, «в своем глазу не видят и бревна».
— Бревна? — повторил Михеев. — Знакомое дело. У нас сплавщики на Двине говаривали: «Бревна-толкунцы[2] в плоту что гулливый лоцман на борту: плыли-плясали, челена[3] растеряли, руками замахали». Я это к тому вспомнил, что не грех нам уметь кое-что примечать в себе вовремя и поправлять. Без толкунца в душе работать. А то, знаешь ли, все у нас вразброд пойдет.
Понял тогда Ярунчиков и присказку, и особенно последние слова начальника о том, что вразброд их отношения никак идти не должны. Надо поступиться личным, теснее сработаться, понимать друг друга. Никита Алексеевич вскоре убедился в незаурядной чекистской смекалке Михеева, в его оперативной смелости, умении без оглядки брать на себя ответственность, завидной простоте в обращении как с начальниками, так и с подчиненными.
