Борис Васильев - Вы чьё, старичьё
2
...- Касьяшка! Касьяш, за гумнами большака расстреливают!
Рябой мужичонка в драной рубахе и холщовых подштанниках деловито копал могилу. Земля была сухой, неподатливой, а он рыл и рыл, оглаживая стенки и подбирая со дна осыпавшиеся комья. Ему было жарко и от солнца, и от старательной этой работы, он взмок, и пот темными кругами полз по рубахе от подмышек к костлявому хребту. А перед ним стояли шестеро солдат, что оставили белые при старосте, сам староста, священник отец Поликарп, мужики, бабы да ребятишки - вся деревня, словом. И пекло солнце, и копал большак могилу, и было тихо. А потом большак высунулся из могилы - она по грудь ему была - и спросил:
- Может, хватит?
Молчали солдаты, староста, священник отец Поликарп, мужики, бабы и ребятишки. Вся деревня молчала, потому что никто не знал, хватит или не хватит и сколько вообще земли положено при расстрелянии. И кто должен это решать, тоже еще не знали.
Большак опять покопался, поскреб лопатой, а потом вылез. И сел на свежий бугорок.
- Сильно земля у вас крутая.
Молчала деревня. Большак вытер лицо подолом рубахи, вздохнул:
- Испить ба.
Враз трое молодух из толпы брызнули. Одна - к колодцу, две - по погребам. Пока первая бадьей гремела, две другие уж из погребов вынырнули, и к большаку все три подошли одновременно: с водой, с молоком и с квасом.
- Спасибо, бабоньки,- сказал он и попил всего понемногу.- Вода у вас вкус имеет. Молочко отстоялося, холодненькое. А квасок-то, квасок - аж душа просветляется. Храни вас Христос, бабоньки.
И опять на землю сел, им же нарытую. Глядел на всех светло-голубыми глазами и виновато улыбался.
- От работы вот отрываю вас. Совестно.
- Обождите,- сказал тут отец Поликарп и шагнул вперед.- Может, никакой ты не большевик, а? Отвечай как на духу.
- Нет, батюшка, я есть большевик, хоть нигде и не записанный. Я слова товарища Ленина народу передаю и так считаю, что землю надо сызнова поделить. Поровну. По едокам, конечно.
- Агитация,- строго сказал староста.- Таких стрелять велено.
- Велено - значит, надо сполнять,- согласился большак.- Где встать-то мне?
- Да погоди ты! - закричал отец Поликарп.- Может, миру покаешься?
- Покайся! - загудели мужики.- А мы постегаем для порядку. Покайся, а? Сделай милость божескую, не вводи во грех.
- Спасибо, мужики, на добром слове,- улыбнулся большак и поклонился миру в пояс.- Только не могу я против совести. Надо бы все наделы по едокам обратно переделить. Поровну. Чтоб всем жизни по ровному ломтю отпущено было, чтоб у ребятишек животы с голодухи не пучило и чтоб бабы наши не старились бы к тридцати своим годкам.
Так сказал большак, и все бабы тихо заплакали, аккуратненько собирая слезы в концы головных платков.
- Агитироваешь - значит, застрелить тебя придется,- вздохнул староста.Вот морока! Может, самогоночки примешь для облегчения?
- Не могу, ты уж не серчай,- вежливо отказался большак.- У меня с ее голова по утрам болит.
- Так не будет же утра-то! - закричал тут староста.- Не будет, не будет!..
Помолчал большак. Потом улыбнулся, и глаза его светло-голубые тоже улыбнулись. С ним вместе.
- Будет,- сказал.- Обязательно даже будет. Это меня вы застрелите, а утро - нет. Не застрелишь утра-то, мужики вы мои родные! Хоть из тыщи ружей в него стреляй - не застрелишь...
...Может, так, а может, и не так убивали первого большевика в жизни Касьяна Глушкова. Он ведь и тогда не смотрел, а - созерцал и помнил не детали, а ощущения. И ощущений этих было два: большевик смерти не боялся, а Россия казнить не умела.
А поезд летел сквозь ночь и ветер с громом и скрипом, как летела когда-то сорвавшаяся с корней своих сама Россия на перегоне от станции Вчера до станции Завтра. И не было света ни за окном, ни в вагонах, и не было тепла ни там, ни тут, и уже не было прошлого, и еще не виделось будущее. И только вера в это будущее светила людям и согревала их.
3
- Двадцать два с полтиной - и вся пенсия? - тихо спросила Зинка.
Оказалась она узловатой и безулыбчивой: таких и хмельные мужики за три улицы обходят. Смотрела тускло и так, будто все кругом ее загодя ненавидели, а говорила почти что без голоса.
От этого безголосья Касьян Нефедович ежился пуще, чем от ухватов, по опыту зная, что за бабьим тишком такой скрывается грохот, крик и несуразица, какие и штрафная рота не натворит.
- И вся пенсия? - спросила.
Дед Глушков готов был провалиться сквозь все недра земли. Он привык считать, что пенсия - это так, вроде подарка под конец жизни, а цену подарка не спрашивают. Но тут спросили, тихо спросили, и Касьян Нефедович сразу почувствовал себя виноватым и в пенсии, и в одиночестве, и в сиротстве, и в том, что до сей поры не улегся еще на погосте. И сказал:
- Колхозная она.
- Так и колхозникам увеличивали, читала я.
- Оно конечно, увеличивали. Только колхозу-то боле нету. Он теперь - ферма при совхозе. А совхоз - другого района. А район...
- Ладно,- отрезала.- На кефир хватит. Кефир, он старичкам полезный.
Обрадовался Глушков: кефир так кефир, только б не выгнала. Засуетился, чего-то про район рассказывать принялся, но Зинка сразу ушла к соседям, и пришлось вместо рассказа надувать Славику крокодила. Полкомнаты зверюга заняла.
- Вот и спи на нем,- сказала Зинка, отревевшись у соседей.
Пугала, правда. Время пришло, и тюфячок на пол постелила и подушку с одеялом дала. Свернулся дед в углу за столом, накрылся с головой и храпанул в свое удовольствие, пока Зинка ногой не ткнула.
- Выгоню. Захрапишь еще - сразу выгоню.
С той поры пришлось Касьяну Нефедовичу со страхом спать вместо храпа. Однако и тут приспособился: при первом звуке своем просыпаться выучился раньше Зинки и глушить звук подушкой. И все пошло гладко, и все пошло мирно; под горку пошло вместе с последними годочками. До одного субботнего вечера и разговора с Зинкой и соседом Арнольдом Ермиловичем. Этот Арнольд Ермилович вместе с женой занимал меньшую комнату в их двухкомнатной квартире и ожидал прибавления в семействе. Он работал на ремонтном заводе, где и Зинка, но имел образование и стремление к справедливости.
- Подсобницей в магазин предлагают,- сказала Зинка.- Деньги заработаю, квартиру кооперативною куплю- так и замуж возьмут.
Дед играл с крокодилом и Славиком, когда Зинка вошла с соседом. Сосед курил и пока молчал, а зачем пришел - было непонятно.
- Хорошее дело,- сказал Касьян Нефедович.
- Шестьсот рублей просят за оформление.
Глушков молчал, хотя уже что-то почувствовал. Неладное что-то.
- Без денег магазин не оформит, дураков теперь нету,- продолжала Зинка.- А мне замуж надо.
- Замуж - дело справедливое,- поддержал сосед.- Пока молода.
