Борис Васильев - Вы чьё, старичьё
- Ты живой еще, дед? - удивился Арнольд Ермилович: он на работу собирался.- А как же старуха твоя с архангелами?
- Уезжаю я,- сказал ему Глушков.- Вы двух ребеночков обещали, а я вчера из квартиры выписался. Можете занимать, только вещи возьму.
- Касьян...- растерянно забормотал сосед.- Николаевич...
- Нефедович я,- грустно усмехнулся старик.- Только просьба к вам - цветы эти за меня передать.
- Передам,- тихо сказал Арнольд Ермилович, взял букет и сел на стул, точно ноги у него ослабли.
Завозился Касьян Нефедович, забегался, и теперь приходилось поспешать. Вещи загодя были уложены, дед второпях выпил кефир, подхватил барахлишко свое и вышел в коридор. Хотел к соседям заглянуть попрощаться, но там громко плакала жена и что-го бубнил Арнольд Ермилович. Дед поклонился их дверям и побежал.
В целях конспирации решено было на вокзале встретиться. Багорыч мог быть уже там, и старик припустил прямо от подъезда. Да недалеко.
- Глушков! Дедушка!
Касьян Нефедович остановился: к нему почтальонша спешила.
- Телеграмма вам. Распишитесь.
"Анна Семеновна умерла. Хоронили вчера".
Старики сидели в зале ожидания. По лицу Касьяна Нефедовича все время текли слезы, и он не знал, что сделать, чтобы они не текли. Он словно съежился, усох вдруг, маленьким совсем стал, и Багорыч легко обнимал его единственной своей рукой.
- Это ничего, ничего, это бывает. Смерть у каждого есть, что уж тут. Жалко, конечно, Нюру, хорошая женщина, но ты держись, друг, вдвоем ведь, не пропадем. В Сибирь поедем, на это... на БАМ. Там люди нужны.
- Никому мы не нужны,- прошептал дедуня.- Никому.
- Врешь! - сердито крикнул Багорыч: теперь он стал старшим и главным, но не ерепенился, как всегда, а говорил серьезно и увесисто, как отвечающий за двоих.- Бани, к примеру, есть у них? Я банщиком могу, а ты...
Компания молодая шла мимо. Шумная, с гитарой. Девчушка в потертых брюках остановилась вдруг, присела перед ними.
- Вы чьё, старичьё?
Ласково спросила, обеспокоенно. Но тут парни ей крикнули:
- Наташка, поезд уходит!
И она убежала.
- Ничьё мы старичьё,- тихо сказал Глушков и вздохнул.- Ничьё.
- Неправда! - строго нахмурился Сидоренко.- Ты мой теперь, понял? Ты мой, а я - твой, и не пропадем. Мы с тобой еще...
- Вот они где! - крикнул знакомый голос.- Тут они, Валя! Нашлись, слава тебе...
Валька с лету упала рядом, чуть скамью не перевернув. Стукнула одного, стукнула второго - зло, больно - и заревела. Андрей стоял рядом, усмехался:
- Ну, отцы, с вами не соскучишься.
- Окаянные! - закричала наконец-го Валька, да так, что весь зал ожидания вздрогнул.- Черти окаянные, мучители мои! Ну что выдумали, что? Марш домой, пока не простудились, возись тогда с вами! Дед, бери дедуню под руку, ослаб он совсем.
Старики покорно шли к дверям, сзади Андрей нес вещи. Валька шагала впереди, всхлипывая и бесцеремонно расталкивая встречных. А у самого выхода обернулась.
- Спасибо тебе, дедуня. Мне еще никто в жизни цветов не дарил, ты первый.
И засмеялась вдруг. Слезы текли по щекам, а она смеялась весело и звонко. И, глядя на нее, улыбались хмурые пассажиры. А Андрей, хохоча в голос, на часы посмотрел, замолчал и вещи на пол поставил.
- Захвати барахлишко, Валя, магазин закрывается. Надо же еще одну раскладушку купить...
Я думаю о сказках детства. О царевнах-лягушках и Иванах-царевичах, о счастливых чудовищах и несчастных красавицах, о добрых голодных мальчиках и объевшихся пряниками злых купеческих дочках. В них всегда торжествовала справедливость, порок был наказан и все в конце вздыхали с облегчением. Пусть дети всегда вздыхают с облегчением, но жизнь страшнее любой сказки. Не умирала Анна Семеновна, Нюра далекой юности Касьяна Глушкова. Жива она и здорова, просто дочь её на телеграфе работает. Вспомнили?
1980
