Василий Болдырев - Директория. Колчак. Интервенты
Болдырев написал также ряд научных военных трудов, как то: «Бой на Шахе», «Автомобиль и его техническое применение», «Тактическое применение прожектора», «Атака укрепленных позиций» и др.
Эти краткие биографические данные показывают, что в лице Болдырева перед нами не тот типичный царский генерал, который вышел в люди, добился чинов и орденов и достиг высокого положения благодаря своему дворянскому происхождению, вследствие содействия влиятельной родни или таких власть имущих лиц, как Распутин. Как-никак, но в лице Болдырева перед нами – сейчас, правда, бывший – царский генерал, вышедший из пролетарских рядов. Не думаем, чтобы армия числила в своих рядах многих таких генералов. Недюжинными же способностями и исключительными военными знаниями должен был обладать этот выходец из пролетариев, которому в царское время удалось пробить себе дорогу и, вопреки кастовым предрассудкам высшего русского косного офицерства, занять одну из верхних ступеней военной иерархической лестницы. И уж во всяком случае слишком должен был деклассироваться этот пролетарий, если ему удалось заслужить полнейшее царское доверие. Правда, среди преподавателей Академии Генштаба Болдырев, как нас уверяют, слыл «демократом», но этот демократизм был столь эфемерного свойства, что он, с одной стороны, не вызывал к себе никакого и ничьего подозрения, а с другой стороны – ничуть не мешал Болдыреву служить царю верой и правдой, тем более что только такой службой можно было обеспечить себе карьеру, а делал эту карьеру Болдырев, как мы видели, с головокружительной быстротой. И понятно, что первые дни Февральской революции, когда окончательно еще не было известно, «чья возьмет», Болдырев, как и все прочие генералы Ставки, принимал деятельное участие в охране царя.
Когда же Февральская революция стала совершившимся фактом, то Болдырев сделал сдвиг в сторону демократизма, но это был сдвиг «постольку-поскольку». Его демократизм тем более не мог мириться с теми началами, которые провозглашены были Октябрьской революцией, ибо эта революция сводила на нет все то, ради чего и во имя чего жил и работал наш бывший царский генерал. И Болдырев поэтому уходит в лагерь контрреволюционеров, чтобы вести борьбу с «захватчиками» законной власти.
Перед ним два пути: на юг – к Алексееву, Корнилову и Деникину или на Урал – к эсерам. На юге орудует военщина, стремящаяся к полнейшей реставрации, а на Урале – «демократия». Болдырев пошел на Урал. Туда – старается он уверить нас – его влекла близкая его сердцу демократия. Так ли это? Кто внимательно будет читать дневник, тот легко заметит, что демократия здесь ни при чем, а «умысел иной тут был». На юге, где орудовали генералы, имена которых были известны всей России, Болдыреву нечего было делать. Надо было связать Урал с югом. И вполне понятно, если Болдырев направился на Урал, тем более что эсеры нуждались в генерале-«демократе».
Эсеры, нуждавшиеся в человеке, который бы организовал их военные силы, конечно, ухватились за Болдырева, и он пошел работать вместе с ними, хотя враждебно относился к Комучу и не верил в спасительную мощь Учредительного собрания. Отдельные выражения, прорывающиеся в дневнике, прямо указывают на то, что Болдырев собирался на Урале действовать в полном контакте с генералами юга. Во всяком случае, слишком легковесен и газообразен был налет демократизма, которым Болдырев так очаровал своих друзей – эсеров. Замашки царского генерала так и прорывались у него наружу. Он не только готов, по словам Зензинова, применить на фронте «суровые меры до расстрела включительно против лиц, которые будут уличены в разложении армии и создании внутри ее каких-либо особых партийных вооруженных организаций», что, впрочем, может быть до некоторой степени оправдано условиями военного времени, но он также не прочь жестоко расправляться с железнодорожными стачечниками, требующими повышения заработной платы. Когда же правые открыли поход против Сибирской областной думы, то вместе с ними выступал против эсеров и Болдырев, и при его содействии было ликвидировано единственное уцелевшее в Сибири представительное учреждение, считавшееся демократическим.
В своей книге Болдырев поет настоящий гимн Директории, перечисляя все ее демократические доблести и заслуги. С чувством глубокой горечи вспоминает он гибель Директории, которая не устояла против натиска правых группировок и бесславно окончила свой жизненный путь, не будучи поддержана массами. Слишком поздно вспомнил наш «демократ» о массах. Тогда же, когда он стоял у власти, то о массах не думал. И не замечает он того, что массы, разбуженные Октябрьской революцией, не могли принять «живое участие» в борьбе за Директорию, которая строилась царскими генералами и атаманами и приспешниками капитала. А сейчас Болдыреву только и остается, что в утешение себе занести в книгу: «Директория – небольшое звено в общем ходе событий, и раз она существовала – значит, она была необходима и целесообразна. Ее место в истории, как бы скромно оно ни было, принадлежит только ей».
Директория, несомненно, займет свое «скромное» место в истории, но только как курьезная попытка группы безответственных, беспочвенных и слабовольных политических авантюристов подчинить себе, под маской демократизма, народные массы, рвавшиеся сбросить с себя оковы политического гнета и экономического рабства.
Если же Директория действительно была «необходима и целесообразна», так разве постольку, поскольку она прокладывала дорогу к диктаторскому трону, к единоличной власти. Ведь если бы своевременно не подоспел Колчак, то его место при той обстановке, которая тогда создавалась, несомненно, занял бы другой.
И напрасно Болдырев обвиняет Колчака в узурпаторстве, ведь Колчак только предвосхитил самого Болдырева.
«Кабинет министров» – рассказывает, несомненно, хорошо осведомленный Сахаров – признал необходимость и своевременность «замены Директории единоличной военной властью и обратился к генералу Болдыреву, как к Верховному главнокомандующему, с предложением взять полноту всей власти на себя. Болдырев соглашался с мотивами и жизненной необходимостью такой замены, но отказался ее осуществить, ссылаясь на несвоевременность»[1].
Своевременность же Болдырев прозевал и оказался поэтому вышвырнутым за борт более ловким и находчивым адмиралом.
Не нам, конечно, об этом жалеть. Немногое проиграли мы, как и немногое выиграли бы от того, если бы сибирский трон достался Болдыреву.
Что особенно бросается в глаза, так это та легкость, с которой Болдырев сдал позиции Колчаку. Энергичный и предприимчивый на войне с японцами и немцами, Болдырев вдруг попал в состояние такой прострации, что оказался совершенно безынициативным и нерешительным. «Гражданское мужество и решительность военных властей (в гражданской, надо понять, обстановке. – В. В.) всегда оказывались, – глубокомысленно поучает нас Болдырев, – ниже их профессионального боевого мужества на внешнем фронте». И заготовленный было приказ армии о походе против захватчика Колчака так и остался лежать под сукном. «Суждены нам благие порывы»! Зато Болдырев старался укротить Колчака словами, взятыми напрокат из арсенала эсеровской фразеологии.
Как будто боевой генерал, не раз нюхавший порох, не мог знать, что одними словами в таких случаях не действуют. И хотя Болдырев силою обстоятельств вынужден был примириться со своим положением, но в душе своей – что, впрочем, проскальзывает и в дневнике и о чем свидетельствуют многие документы – не раз сожалел, что прозевал удобный момент и дал так глупо обойти себя. Ведь «счастье было так возможно, так близко». И это «счастье» он, бесспорно, хотел себе вернуть.
Заехав во Владивосток, он немедленно же начал зондировать, насколько благоприятно складываются обстоятельства к тому, чтобы удачно свергнуть Колчака. И не напрасно Болдырев избрал для своего отдыха Японию. Где было искать поддержку против Колчака, как не в Японии.
Чем Болдырев похвастать не может, так это последовательностью в словах и действиях. Болдырев все время старается уверить нас, что был врагом интервенции, а в действительности он все планы для борьбы с большевиками строил на интервенции и на нее же возлагал все надежды. И поступал он так даже тогда, когда жил в Японии, когда, следовательно, был не у дел. Именно тогда он написал известную записку «Краткие соображения по вопросу о борьбе с большевизмом», которая была передана представителям союзных держав.
Указав в этой записке, что «несогласованность действий (союзников. – В. В.) содействует прочности большевизма, облегчает его пропаганду и переносит заразу далеко за пределы России», напомнив, что «большевизм – мировое зло» и что поэтому «борьба с большевиками является борьбою за сохранение культуры, борьбой цивилизации против варварства и разрушения», Болдырев внушает союзникам, что борьба с большевиками «является общим делом всех культурных стран», а потому все они должны объединиться для этой борьбы.
