Петр Игнатов - Записки партизана
— Ироды проклятые… Уборку затеяли: чистят, белят, красят, будто к светлому празднику готовятся…
Дарья Семеновна рассказала, что немецкое станичное начальство ждет гостей из Крыма — какого-то крупного чиновника. Зовут его Штейн. Его никто не знает из здешних немцев, но все боятся: им известно, что он очень важный и очень злой. Будто он прибудет на катере, по Кубани. Обо всем этом Дарья Семеновна случайно услышала от самого Мирошниченко, когда тот говорил с начальником полиции.
Бережной насторожился. Он заставил Дарью Семеновну еще раз повторить все, что она узнала в комендатуре.
— Да на кой тебе ляд этот проклятый немец? — вспылила, наконец, усталая казачка.
Бережной промолчал.
Ночью друзья ушли из станицы. Прощаясь, Бережной крепко обнял Дарью Семеновну.
— Спасибо вам за все — за ласку, за приют, за то, что матерью мне стали… Когда вернемся, неизвестно. Но дайте мне слово: что бы ни случилось, что бы вы ни увидели — ничему не удивляйтесь. Иначе не сносить нам головы.
Дарья Семеновна только молча вздыхала. Она помнила Бережного еще мальчишкой и знала: этот упрямый, скрытный хлопец все равно не прибавит ни слова. Но просьбу его надо выполнить: он своих слов на ветер не бросает.
В ту же ночь Бережной послал в Краснодар радиограмму, о которой я говорил. А на рассвете, захватив с собой своего аспиранта по институту и двух студентов, он ушел в хутор Чакан, который стоит недалеко от берега Кубани, километрах в сорока ниже Варениковской.
* * *Комендант хутора Чакан был не на шутку встревожен. Еще бы! Вечером, когда спустились сумерки, к нему на хутор явился представитель гаулейтера Крыма, сам грозный господин Штейн, о котором было известно, что он плывет по Кубани в станицу Варениковскую, но на хуторе как будто останавливаться не собирался.
Голова Штейна была забинтована. Его сопровождали адъютант и два телохранителя — два великана-эсэсовца, удивительно похожие друг на друга.
Господин Штейн даже руки не подал коменданту, — он только чуть заметно кивнул головой. Адъютант сухо и коротко сообщил, что на катер господина Штейна было совершено покушение, что господин Штейн ранен в голову. Рана не опасна, но очень болезненна. Господин Штейн нуждается в отдыхе и приказывает немедленно вызвать на хутор коменданта Варениковского района с охраной, на которую можно было бы положиться. Что же касается команды катера, который стоит сейчас на мели, то господин Штейн приказал оставить ее там впредь до его распоряжения.
Комендант устроил господина Штейна на диване в своем кабинете и тотчас же телефонировал в Варениковскую. Штейн отказался от ужина, потребовал себе только стакан горячего крепкого кофе, рюмку коньяку и заперся в кабинете. У дверей, как изваяния, застыли его телохранители.
Через час явился комендант Варениковского района. Он прибыл на легковой машине в сопровождении броневика и двух грузовиков с немецкими солдатами.
Штейн немедленно принял коменданта. Тот рассыпался было в соболезнованиях по поводу печального инцидента, но Штейн резко перебил его, заметив, что предпочел бы не выслушивать соболезнования, а видеть на деле большую бдительность немецкой комендатуры. Затем он приказал коменданту хутора Чакан с утра начать следствие. Оно должно быть проведено быстро, тщательно, результаты следствия должны быть немедленно доложены лично ему, Штейну, и сохранены в строжайшей тайне: крайне нежелательно, чтобы этот инцидент с представителем гаулейтера Крыма получил огласку среди местного населения.
Садясь в машину, Штейн подозвал к себе коменданта хутора Чакан и приказал немедленно снять конвой и команду катера и оставить их на хуторе до его вызова. Караульных на катере из числа команды менять по очереди.
Машины ушли в Варениковскую. Комендант хутора лично отправился на лодке к месту происшествия, перевез команду катера на берег и только тогда узнал все подробности.
Оказывается, катер поднимался вверх по Кубани до вечера этого злополучного дня. По приказу Штейна, обычно сидевшего в закрытой каюте, на передней палубе катера стояли немецкие солдаты с автоматами наготове, а на носу, за тяжелым пулеметом, постоянно находился пулеметчик.
Километрах в двенадцати ниже хутора Чакан посреди реки встретились песчаные отмели. Самое глубокое место было здесь вдоль левого берега, к которому рулевой и повел катер. Неожиданно катер, резко дернувшись назад, остановился. От толчка автоматчики упали на палубу. Один из них, падая, нечаянно выстрелил. Пулеметчик, ткнувшись вперед, ударился головой об острые края затылочной части пулемета. Кровь залила ему глаза. Услыхав выстрелы и не видя ничего перед собой, пулеметчик дал длинную очередь. На катере началась паника и беспорядочная пальба.
Из каюты слышалась отчаянная ругань. Потом на палубу вышел Штейн. Его голова была наспех повязана бинтом, на котором выступали красные пятна крови: очевидно, при толчке Штейн ударился обо что-то головой.
Штейн был в бешенстве. Первым, кого он увидел на палубе, был рулевой: вытаращив глаза, тот испуганно смотрел на взбешенного начальника. Штейн выхватил револьвер. Раздался выстрел. Взмахнув руками, словно цепляясь за что-то, рулевой без стона упал за борт и тотчас же исчез в быстрой, мутной воде Кубани.
К Штейну подошел дрожавший от страха шкипер и доложил, что катер, очевидно, на что-то наскочил и что надо немедленно осмотреть винт, который перестал работать. Штейн буркнул что-то и, пряча револьвер в кобуру, ушел в каюту. Через несколько минут матрос, обследовавший винт под водой, поднял на палубу короткий кусок невода, который намотался на винт катера.
Причина внезапной остановки была выяснена: рулевой тут был ни при чем… Можно было двигаться дальше. Но положение осложнилось тем, что рулевой, застреленный Штейном, был в то же время и лоцманом, прекрасно знавшим изменчивый и капризный фарватер Кубани. И шкипер, становясь за руль, до смерти боялся, что посадит катер на мель.
Так и случилось: не прошел катер и километра от места аварии, как на полном ходу врезался в мель и сел так прочно, что снять его своими силами представлялось делом затруднительным.
На этот раз дело обошлось без выстрелов. Адъютант Штейна, жестоко избив и изругав шкипера, приказал одному из матросов вплавь добраться до берега и пригнать лодку. Между мелью и берегом был с десяток метров быстрины.
Лодка вернулась примерно через час. В ней сидели два гребца — два молодых бравых немецких солдата. Один из них доложил, что они присланы матросом, которого их командир оставил на берегу.
