Иван Майский - Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)
Получив телеграмму из Москвы, я сразу же сообщил Массарику, как министру иностранных дел, о ее содержании. Он был очень рад и ответил:
— Давайте подпишем такой пакт хоть сейчас!
На следующий день, 18 июля, Массарик приехал в советское посольство и после ознакомления с подготовленным мной проектом пакта заявил, что никаких возражений не имеет. Того же мнения был и сопровождавший его Фирлингер. Затем произошло официальное подписание: от имени Чехословакии пакт подписал Массарик, от имени СССР — я. Содержание пакта в основном следовало англо-советскому образцу, но имело два специальных дополнения. Во-первых, ст. 1 пакта устанавливала, что оба правительства немедленно обмениваются посланниками. Во-вторых, ст. 3 предусматривала создание на территории СССР чехословацких воинских частей, в состав которых входят чехословацкие граждане, прошивавшие в то время в пределах Советской страны. Действительно, такие воинские части в дальнейшем были организованы и сыграли славную роль в боях за освобождение своей родины.
Когда церемония подписания была закончена и мы отметили этот акт звоном бокалов с шампанским, Массарик произнес:
— После сегодняшнего дня я могу смело сказать, что недаром жил на свете.
Некоторое время спустя Фирлингер уехал в Москву в качестве посланника Чехословакии[186].
Гораздо сложнее и труднее оказались переговоры с эмигрантским правительством Польши. Оно возникло в Париже в октябре 1939 г. Во главе его стал генерал Сикорский — хороший военный, но плохой политик, честный патриот старопольского закала и убежденный сторонник французской ориентации.
Мировоззрение генерала Сикорского, насколько я мог выяснить из того, что сам наблюдал и слышал от других, располагалось где-то между умеренным либерализмом и умеренным консерватизмом буржуазного толка. Несчастьем Сикорского являлось то, что около него всегда вертелось слишком много сугубо реакционных фигур, которые прикрывались его именем я которых он по слабости характера не умел поставить на место. Вот почему «правительство Сикорского», существовавшее в Париже и Лондоне в 1939–1943 гг., оставило о себе так много печальных воспоминаний. Это правительство в изгнании было признано Англией и Францией, постепенно обросло различными подсобными органами политического, военного и культурного характера. Его резиденцией сначала был французский город Анжер, а после падения Франции — Лондон.
Британские правящие круги относились к Сикорскому очень благожелательно, и я не раз слышал из уст английских министров и политиков пожелание, чтобы именно он, Сикорский, стал во главе той новой Польши, которая возродится из руин по окончании войны.
Для начала переговоров с чехословацким правительством мне не нужно было никаких посредников, ибо я и раньше хорошо знал его руководящих людей. Иначе было с поляками. Лично я никогда не встречался ни с Сикорским, ни с другими членами его правительства. К тому же отношения между Польшей и СССР в предвоенные годы, не в пример советско-чехословацким отношениям, были мало дружественными, временами просто враждебными. Я не был уверен в том, как правительство Сикорского примет советское предложение о пакте военной взаимопомощи. Поэтому было целесообразнее (таково же было и мнение Москвы) произвести предварительный зондаж с помощью достаточно авторитетного посредника. Исходя из таких соображений, я посетил Идена и просил его выяснить интересовавший нас вопрос. Иден горячо приветствовал намерение Советского правительства и охотно взялся стать посредником между мной и Сикорским.
На следующий день мне позвонил по телефону постоянный товарищ министра иностранных дел А.Кадоган и сообщил, что Иден разговаривал с Сикорским и что Сикорский готов вступить в предлагаемые нами переговоры. Теперь дело лишь за тем, как их организовать.
— Генерал Сикорский, — продолжал Кадоган, — был бы рад, если бы вы заехали к нему и договорились о всех подробностиях процедуры переговоров.
Я усмехнулся и ответил Кадогану:
— Для первой встречи я предпочел бы более нейтральную территорию.
Кадоган понял меня и, тоже усмехнувшись, сказал:
— Если мой кабинет в Форин оффис вы считаете достаточно нейтральной территорией, я готов уступить его вам и генералу Сикорскому. Я даже уйду из него, чтобы вас не стеснять.
— Что ж, ваш кабинет, — ответил я, — кажется мне подходящим местом для нашего первого свидания с генералом Сикорским.
Кадоган выразил удовлетворение и обещал снестись по этому поводу с польским премьером. Полчаса спустя Кадоган снова позвонил мне и сообщил, что Сикорский не возражает против встречи в Форин оффис и предлагает устроить ее на следующий день в четыре часа дня. Кадоган спрашивал, удобно ли для меня это время. Я ответил, что удобно, и просил Кадогана уведомить об этом Сикорского. Я полагал, что теперь все предварительные разговоры кончены, и сразу же принялся за выработку формулировок тех предложений, которые мне завтра предстояло сделать полякам. Однако я ошибся. Еще через полчаса Кадоган в третий раз позвонил мне и сказал:
— Генерал Сикорский просил меня предупредить вас, что он явится завтра на свидание не в четыре часа дня, а на три минуты позже.
Мысленно я расхохотался. Видимо, эти сакраментальные три минуты должны были символизировать разницу в наших чинах? Сикорский — премьер, а я — лишь посол. Вслух я сказал:
— Если генерал Сикорский считает добродетелью неаккуратность в прибытии на условленное свидание, я не возражаю.
Я слышал, как Кадоган на другом конце провода рассмеялся, затем он прибавил:
— Вы извините, что мне пришлось вам передавать несколько странное сообщение, но такова уж судьба посредника… Главное все-таки поскорее начать переговоры.
На другой день ровно в четыре часа я был в кабинете Кадогана. Погода была теплая, солнечная, и я, естественно, явился в Форин оффис в легком летнем костюме светло-серого цвета. Поздоровавшись с Кадоганом, я с усмешкой сказал:
— Итак, три минуты, — и стал внимательно смотреть на стрелку своих ручных часов.
Ровно через три минуты дверь кабинета Кадогана отворилась, и на пороге появился Сикорский в полной парадной форме со всеми орденами и знаками отличия на генеральском мундире. Из-за спины Сикорского выглядывала фигура польского министра иностранных дел Залесского. Его довольно грузное тело как-то вываливалось из черной визитки с полосатыми штанами. Высокий белый воротник подпирал его пухлые щеки. Сикорский взглянул на меня, и по его лицу пробежала легкая гримаса удивления, почти негодования: генерал был явно шокирован легкомыслием моего летне-обыденного костюма. Но делать было нечего: приходилось принимать действительность такою, какова она есть.
