Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.
— О да! После первого же вашего выступления.
— Я просто не знаю, как благодарить вас, — заулыбалась поэту мадам Колобова. — Как это теперь у нее, после первого же урока, получается легко, изящно. А то, знаете, хоть на улицу не показывайся. У Курносовых дочь пишет, у Мамкиных тоже, у фон Вальднер и пишет, и мелодекламирует. Курносова, знаете, так заважничала своей Таткой, что едва стала отвечать на мои поклоны. Но куда вы? Сейчас должен явиться мой муж, мы… я… мы должны условиться.
— Ну, полноте, что вы! — небрежно отмахнулся поэт. — Работать с вашей дочкой, такой понятливой и талантливой, это чистое эстетическое наслаждение. Впрочем, я сейчас действительно нуждаюсь в деньгах… Может быть, вы одолжите мне рублей пятьдесят?..
К концу зимы Вера Колобова была в той же мере знаменита, как и Тата Курносова. К этому времени у поэта Аполлонова-Бельведерского щеки значительно пополнели и у него завелся новый шерстяной костюм. Поэт поговаривал уже о том, что для вящей пользы его поэтических занятий с Верочкой ему было бы хорошо занять одну из комнат в обширной Колобовской квартире. Но он сделал неверный тактический шаг — стал настойчиво ухаживать за Ольгой Васильевной.
Это и погубило его — ревнивый Иван Иванович указал ему на дверь. Но и Иван Иванович не рассчитал своих сил: началась трагедия с Верочкой, которая без присутствия Аполлонова-Бельведерского творить решительно не могла. Трагедия эта особенно обострялась в те моменты, когда Татка Курносова выступала с новыми стихами, чем сама Колобовская дщерь не могла уже блеснуть.
И вот в один из таких моментов инженеру Колобову опять пришлось искать помощи у своего чиновника для приключений, т. е. воззвать к хитроумному Анису.
— Не знаю, как нам быть, Анис, — начал он. — Надо, брат, опять искать для моей Верки нового учителя по стихотворной части. Разве того, которого ты профессором называл, который из благородных, пригласить? А? Ты как думаешь?
— Вы про Столбова-с, — вспомнил Анис. — Они-с в Тоогэн уехали, на землю сели. Только тот из подходящих поэтов остается, который по похоронной части — на покойников эпиграммы пишет.
— Нет, похоронного не надо. И так в доме невесело. Ну, придумай что-нибудь.
— Разве вот что, — начал Анис, подумав. — Тут попался мне в руки один журнальчик. За 1894 год. Напечатано так: из посмертных стихотворений какого-то Апрелева, что ли. А стишок складный. Я даже две первые строчки запомнил: весна, мол, растворяется первая рама, и с улицы шум ворвался.
— Стало быть, про начало строительного сезона?
— Вот именно. И про весну. Подходящий стишок.
— Ну и что?
— А вот что-с. Вере Ивановне, стало быть, срочно надо, как вы говорите, на вечере с новыми стихами выступить. Вот бы они-с и прочитали этот стишок как за свой.
— Но можно ли?
— А почему бы нельзя-с? Ведь 1894 год! Полвека-с! Какой-то Апрелев или как там его. Не Пушкин ведь! Кто его помнит? Сойдет, Иван Иванович, ей-Богу, сойдет! А главное — без хлопот. Без расходов.
— Гм!.. Ты, пожалуй, прав. Так Апрелев, говоришь? Кажется, такого классика не было. Главное, я с детства стихи ненавижу, у меня от стихов еще в высше-начальном живот разбаливался. А тут хоть роди им стихи! Прямо наказание! У тебя журнал дома?
— Журнал дома, но листик со стихами я вырвал и принес. На всякий пожарный случай. Словно предчувствовал.
— Молодец! Такты вели машинистке чистенько перепечатать стишок. Только без фамилии этого Апрелева!
— Я понимаю. Я так листок оторвал, что он без всяких улик, то есть без вещественных доказательств. Я сейчас…
— Нет, стой! Не надо перепечатывать. Ты сам от руки перепиши стихотворение на каком-нибудь старом, желтом, даже порванном листе бумаги. Я скажу жене и Верке, что у меня в бумагах осталось стихотворение моего покойного компаньона Кривошеина. Он действительно пописывал стишки в молодости.
— Вот-с и отлично, Иван Иванович. Апрелев ли, Кривошеин, кто их разберет? Полвека прошло.
IV
В следующие дни Верочка, готовясь к выступлению, стала разучивать понравившееся ей и матери стихотворение Апрелева-Кривошеина. С раннего утра девушка вертелась перед трюмо, вырабатывая позу, мимику, жесты. Ольге Васильевне она надоедала ужасно.
— Мама! — хныкала она. — Почему ты на меня не смотришь? Ну скажи, как мне лучше стоять. Вот так, вполоборота, или вот так, прямо? И руки как держать, вот так или вот так? Мама, да смотри же ты на меня! Или тебе всё равно, если я провалюсь?
— А как Татка Кривоносова читает стихи? — осведомлялась мать.
— Боком.
— Боком читает?
— Ну да. Станет вот так, вполоборота, и подбородок у ней вот так.
— Подумаешь, герцогиня! Боком к публике стихи читает! А живут в квартирке даже без полуудобств. Ее мать опять вчера передо мной нос задирала. Ты не хуже Татки! Читай тоже боком. Но и ты тоже хороша! — начала сердиться Ольга Васильевна, вспомнив вчерашнее оскорбление от Кривоносихи. — Хороша ты тоже! Как ты стоишь? Не выпячивай живот! Учили тебя, учили — и пластике, и танцам, и стихи писать, и стенографии, а ты даже выступить перед публикой не можешь. Ну, сейчас же принимай позу!
— Мама, да у меня же не выходит, — захныкала дочь. — Не могу я позы принимать. Я лучше выступать не буду.
— Чтобы Кривоносиха опять мне в лицо фыркнула? — привскочила на диване Ольга Васильевна. — Молчать! Принимай позу! Где у тебя подбородок? Где рука? Рука, говорю, где? Господи Боже мой, что это за девка! Ну, начинай: весна. Растворяется первая рама… Стой, я, кажется, эти стихи где-то читала. Где, ты не знаешь?
— Я не знаю, мама. Но и мне кажется, что я тоже их где-то читала. Разве все стихи запомнишь!
— Конечно. Ну, это пустяки! Опять ты сгорбилась? Нет, ты меня вгонишь в гроб со своими выступлениями! Да стой ты свободно, не тянись. Не горбись! Голову выше! Читай стихи боком. Неужели ты не можешь стать, как эта дура Татка Кривоносова стоит? Ведь ты же дочь известного человека, у нас четыре дома, а ты держишься как нищая.
— Мама, да у меня не выходит! — и дочь залилась слезами.
V
В одно из ближайших утр после не совсем ладного выступления дочери «со своим новым стихотворением» Иван Иванович Колобов, явившись в контору мрачнее тучи, приказал позвать к себе Аниса. Тот явился. Смерив его уничтожающим взглядом, Колобов прорычал:
— Что ты делаешь со мной, распроканалья? Ты что с дочерью моей сделал, какое ей стихотворение подсунул?
— А что-с? — испугался Анис. — Неужто какого-нибудь неблагонадежного жулика?
