Сергей Витте - Воспоминания. Том 3
Так вот это письмо Государя было ответом на его письмо.
Мещерский спросил меня, что значит фраза в письме: "Завтра ты увидишь по этому предмету мое мнение". Я ответил, что я также не могу этого понять. Но на другой день мы прочли, что Безобразов сделан статс-секретарем, генерал Вогак, который был один из помощников Безобразова и ездил с ним на Дальний Восток - причислен к свите Его Величества; затем последовали и другие награды. Одним словом, Безобразов сделался чуть ли не самым влиятельным лицом у Государя.
Вот это отрицательное отношение Мещерского к японской войне и его довольно резкие по этому предмету письма к Государю, из которых одно, - как я уже говорил, - я читал, вероятно, и послужили поводом охлаждения Государя к Мещерскому. Охлаждение это, - как мне известно, - продолжалось довольно долго, именно весь 1906, 1907 и, кажется, 1908 год. И вот только в последнее время, в последний год или 11/2 Мещерский опять воспрянули, Государь кажется, раза два его принимал и вообще опять начал к нему благоволить.
Но я, со времени оставления мною поста председателя совета министров, более с Мещерским не знаком и ни в каких с ним сношениях не нахожусь. Произошло это вот почему:
Когда я вернулся из Портсмута, то Мещерский писал мне всевозможные дифирамбы; был у меня и плакал, уверяя что Россия погибла и что единственное спасение Poccии заключается в конституции; необходимо дать России конституцию. После этого, когда произошло 17-ое октября и России, действительно, была дана очень умеренная и очень консервативная конституция (которая между прочим, можно сказать, почти что уже похоронена Столыпиным) и как только я покинул пост председателя, то Мещерский накинулся на меня, писал всякие гадости. Особенно возмутила меня одна статья, в которой говорилось, что конечно я, теперь в виду такого состояния России, бросил Poccию, поеду за границу и буду за границей жить, а Россия может страдать, будет проливаться кровь, а я теперь на все готов плевать, благо что, 524 по соображениям Мещерского, я имею некоторые средства, которые и дозволяют мне жить за границей.
Затем он начал писать, конечно, в угоду направлению, которое все более и более стало преобладать, а именно начал писать в духе крайне черносотенного, консервативного направления. Начал уверять, что 17-ое октября, и затем вот эта конституция была дана потому, что я чуть ли в это время совсем не помешался; что я в это время был совсем помешанный, невменяемый, а потому и поднес Государю Императору такого рода акты.
Тем не менее, написав такую статью, Мещерский и господин его адъютант, ...............- Бурдуков, - имели нахальство ко мне явиться; конечно, я их не принял (это было сейчас же после того, как я покинул пост председателя совета министров).
Затем я поехал за границу и был в Гомбурге, куда под предлогом лечения почел нужным явиться и господин Мещерский, а главным образом для того, чтобы как-нибудь ко мне приблизиться и не терять со мною связь. Но это Мещерскому не удалось.
С тех пор я Мещерского не признаю, несмотря на то, что он вначале, пока думал, что я могу опять придти к власти, -всячески ко мне старался влезть, но все его вылазки, а также и вылазки господина Бурдукова, всегда с пренебрежением отвергал и отвергаю до настоящего времени.
Между прочим, когда я был председателем совета министров, то в первые же дни моего председательствования, ко мне явился Мещерский, который упрашивал меня причислить к своей канцелярии некоего Мануйлова. Я знал, что Мануйлов был агентом департамента полиции и, после ухода Рачковского, агентом министра внутренних дел в Париже; знал это потому, что когда я в качестве председателя комитета совета министров был в Париже, то ко мне раза два являлся Мануйлов.
Мещерскому относительно его просьбы я сказал, что решительно ничего не имею против того, что если Мануйлов хочет, пусть припишется к моей канцелярии, оставаясь в департаменте полиции, если только на это согласен министр внутренних дел. Затем, я просил начальника моей канцелярии Вуича снестись с министром внутренних дел. Министр внутренних дел ответил, что он решительно никаких препятствий не имеет, а поэтому этот Мануйлов был причислен к моей канцелярии и находился в ведении директора 525 канцелярии и управляющего канцелярией - Вуича, (который ныне состоит сенатором), человека в высокой степени порядочного, благородного и редко честного.
Лично я ни в каких непосредственных сношениях с Мануйловым не находился; только раза два пришлось мне иметь с ним непосредственные отношения, что было известно и Вуичу.
Дело заключается в следующем:
Как то раз приходить ко мне Мануйлов и от имени князя Мещерского очень просит, чтобы я принял священника Гапона. Я был очень удивлен, что священник Гапон находится здесь, и через несколько дней конечно выпроводил его за границу. Но раньше чем я его выпроводил - ко мне явился Мещерский и убеждал меня принять священника Гапона. Говорил, что Гапон раскаялся, что он может принести громадную пользу правительству в смысле сыска.
Но я сказал Мещерскому, что Гапона я никогда в своей жизни не видел, видеть не желаю и его не приму. Потом я сказал ему, что Гапон этот раз уже обманул Святополк-Мирского и Плеве, когда, вследствие этой истории 9-го января 1905 года, на Дворцовой площади благодаря Гапону было убито несколько сот человек невинного народа, и что я с таким негодяем ни говорить, ни видеться не желаю.
Так что, несмотря на все настояния Мещерского - я просьбы его не исполнил.
Затем, как я слыхал, он обращался с такими же просьбами и к Дурново.
Мне на днях говорили, - я сам этого не читал, может быть это и неверно, - но мне говорили люди довольно верные, что "Русское Слово" купило мемуары Гапона (который, как известно, уже давно убит), что мемуары эти будут летом печататься; что в этих мемуарах есть запись Гапона, относительно того, что когда он обращался к Мануйлову и Мещерскому и просил, чтобы я его принял, что тогда он лишь обманывал. В мемуарах Гапон, как мне передавали, пишет, что он хотел настоять, чтобы я его принял потому, что было решено меня убить, было решено, что Гапон придет ко мне с пистолетом и убьет меня из браунинга. Но это ему не удалось, потому что, несмотря на просьбы Мануйлова и Мещерского, я Гапона не принял, так как считал его негодяем.
Рассказывая это, я, конечно, уверен, что несмотря на низкие качества Мануйлова и Мещерского, они не знали намерений Гапона, а рассказываю это я (по поводу Мануйлова) только для того, чтобы охарактеризовать личность Мещерского, чтобы показать, какого рода 526 этот человек. Раньше, чем была дана конституция - он плакал и убеждал меня, что России необходима конституция, но когда конституция вышла из моды, то он начал кричать и накидываться на тех, кого он считает участниками этой реформы, благодаря кому конституция эта была дана.
