Аркадий Сахнин - Не поле перейти
Трусова тоже выпустили. Кто делал перевод на русский, да и весь инцидент никого больше не интересовал, коль нет в нем состава преступления. Газеты свободны, что хотят, то и печатают, а если кто-то кого-то обидел или оскорбил, можно подать в суд, в том числе и на газеты, которые отказались напечатать сообщения, чем все кончилось.
После этого случая Трусову поручили более серьезное дело, связанное с диверсией и возможным применением оружия. Естественно, и заработок предстоял неизмеримо больший. Он решительно отказался. Так начался разлад с энтээсами и их хозяевами, кончившийся полным разрывом, ибо, обозлившись, он не желал больше браться и за менее рискованные дела.
А круг знакомых остался старый, все та же эмигрантская среда.
Теперь он работает в бюро по сдаче квартир.
Огромное количество франкфуртцев не имеют жилплощади. Одновременно много квартир пустует, в любьтх районах города стоят незаселенными корпуса, недавно построенные, современные. В Западной Германии насчшывается две соши тысяч пустующих квартир и пятьсот тысяч бездомных. Пять миллионов живут в квартирах, признанных аварийными. А переехать в хорошие трудно, слишком высока квартирная плата. Вот и возникла сеть посреднических контор и бюро по сдаче жилой площади. За каждую сданную квартиру они получают от владельца комиссионные в сумме ее месячной арендной платы.
В таком бюро и работает Трусов. Заработок пе ахти какой, а главное, не стабильный, зависит ог множества обстоятельств, порой просто от случайной удачи. Пока ничего лучшего нет. Впрочем, его работа имеет много положительных сторон. Не надо ходить на службу к определенному часу и сидеть там целый день. После удачной сделки можно вообще не появляться хоть неделю. Это дает возможность подрабатывать у Раскова и вообще распоряжаться своим временем. Потому охотно может уделить время мне. Не так уж часто выпадает случай оказать услугу советскому человеку.
Я приехал к Трусову, как условились. По многим деталям понял - гостя ждали. Маленькая двухкомнатная квартира, обставленная более чем скромно. В углу - икона, лампадка. Встретили приветливо, особенно глава семьи, высокий, жилистый и энергичный горбоносый старик. Говорит резко, уверенно, сильно жестикулируя, почт не сгибая локтей. Может быть, потому руки казались особенно длинными. Взмахами резал воздух, точно подводя черту. А начал так:
- Не знаю, как у вас, а мы уж по старому русскому обычаю гостя встречаем, - и достал из шкафа бутылку водки. Еще не поставив на стол, пристально, испытующе посмотрел на меня - как отреагирую?
- Боже мой! - всплеснула руками графиня, страдальчески сморщившись. Стол еще не накрыт, а ты как в трактире.. Сразу водку.
- Так накрывай, коль не накрыт, - оборвал он. - Где там твои салфетки-амулетки. - И со стуком поставил в центр стола бутылку.
Когда-то в России он ненавидел помещиков-дармоедов, которые ничего не делали, а только жрали и кутили. Презирал безземельных и безлошадных, этих ленивых голоштанников. Он же - человек трудолюбивый, смекалистый. Потому и землицы имел в достатке, и скота. Сам жил и людям давал жить. Полдесятка батраков, работавших у него, никогда не обижались. Правда, и он к ним претензий не имел, люди работящие, старательные. Да лентяй у него и не зацепился бы - все на глазах, сам вместе с ними от зари до зари. Хочешь работать как положено, работай, а нет - на все четыре стороны. И несправедливо его раскулачила Советская власть. И признать ее можно полностью, а вот крепкого мужика зазря обидели Выгоды своей от крепкого мужика не поняла Советская власть.
Попов был уверен, что с его руками и головой где угодно выбьется. Хлебнув за границей батрацкой жизни, возненавидел всю иностранщину. А жить надо.
Скитался по разным странам, пока не осел во Франкфурте-на-Майне. Работал сторожем и истопником, уже ни на что не надеялся и роптать перестал, пока не случилась история, о которой говорил со злобой.
Энтэзсы вместе с "Посевом" находились в помещении барачного типа. Попов запирал ворота, выпускал из будки двух собак, обходил территорию. Зимой всю ночь поддерживал огонь в печах.
Однажды ему принесли мешок макулатуры и велели сжечь. Ночью этим делом и занялся. Затолкает в печку стопу и ждет, пока прогорит. Случайно взглянул на какую-то бумагу. Расписка Околовича в получении трех тысяч марок.
- Аж в пот бросило, - рассказывал Попов. - За что же такие деньги? Смотрю дальше - расписка Романова на пять тысяч. Да что же это такое! Захлопнул дверцу топки, вывалил на стол все бумаги, начал рассматривать. Вижу - ведомость, и все начальство как один в ней переписано, и суммы такие, что дух захватывает. Вот гады, думаю, каждый божий день, как святые, твердят: "Все энтээсы равны между собой, все по триста марок в месяц получают, за идею работают, как борцы и герои, и воздадут им все сполна, когда Россия восстанет. Уже недолго ждать". Ах, сволочи, думаю, христопродавцы окаянные. Аккурат, кто так твердит, выходит, тысячами огребает. Вот, выходит, где ихняя идея.
Подобрал все эти расписки ведомости, стал утра дожидаться. Первым на работу Околович явился. Его дверь рядом со входом в бухгалтерию. Недалеко, думаю, гебе, чертов горбун, за денежками ходить Я молча здороваюсь, ничего не говорю, и он тоже важно тал отвечает, и морда такая занятая, будто восстание в России обдумывает. Отер он дверь, я следом. Грохнул по столу целой пачкой.
"Значит, по триста марок, говорю, чертов карлик, конопатый. А это что?" Так хотелось по роже садануть, да побоялся, дух выпустит. Рука у меня тяжелая, а он мелкий такой, согнутый, как крючочек. Правда, плюнул, чуть в лицо не попал, и ушел. Сволочи они все до единого .. В гот же день мне и расчет выписали, никто и разговаривать не стал.
* * *
В семье Владимира Трусова я пробыл недолго.
Вместе с ним отправились во "Флориду". Но и на этот раз неудачно. Муштаков так и не появился. Не было его и в следующую ночь. А на четвертую и вовсе не повезло. Накануне в частях американской армии, расположенных во Франкфурте-на-Майне, была получка.
Я не знал этого, да если бы и знал, едва ли сему факту мог придать какое-либо значение.
В военной форме посещать заведения, подобные "Флориде", американцам запрещается. Но их и в гражданской одежде легко отличить даже на расстоянии - обувь остается воинская: высокие ботинки со шнуровкой на крючках, выпуклыми и твердыми, как у футбольных бутсов, носками. Впрочем, американцы и не пытались ничего скрывать.
Часа в три ночи большая ватага в высоких бутсах ввалилась во "Флориду". Вели себя гак, будто никого, кроме них, здесь не было. Не спросив разрешения, начали составлять столики. Бесцеремонно предложили каким-то посетителям пересесть на другие места. Те возмутились. Начался спор, перешедший в драку.
