Василий Шевчук - Командир атакует первым
"Мы еще повоюем!" - эти слова стали теперь и моим лозунгом.
В штабе округа сведений о 247-м истребительном авиационном полку пока не было, но обещали узнать адрес. Командир, с которым я беседовал, повторил мысль капитана из комендатуры: о фронте мне лучше не думать.
- Вы не волнуйтесь. Подлечитесь, получите решение медицинской комиссии, и мы вам найдем место, - заключил он беседу.
Оставалось действительно одно - скорей подлечиться. В военной поликлинике меня встретили заботливые люди, такие же, как и в госпитале: назначили целый -комплекс процедур, а вскоре посоветовали заказать легко снимающийся корсет специальной конструкции. Дали адрес сапожника, пояснив, что он может сшить все.
Старый грузин, долго не понимавший, что от него требуется, наконец разобрался и горячо взялся за дело. Тщательно сняв мерку, усадил меня тут же в угол на что-то мягкое, прикрытое ковром, поставил чай.
- Сиди, дарагой. Будет тебе такой карсэт... Зачем карсэт? Это женское слово. Тебе жилет сдэлаем. Кольчугу сдэлаем.
Потом долго что-то рисовал на старой газете, перечеркивал, снова водил огрызком карандаша. Он даже не взглянул на рисунок "кольчуги", выданный мне в поликлинике. Ловко орудуя остро заточенным ножом, что-то выкроил из обрезков брезента и кожи.
Старик все делал точно рассчитанными движениями, не торопясь, но и без малейшего промедления: что-то прошил на старенькой швейной машине, взял две иглы, и они быстро заскользили навстречу друг другу. Работал молча.
Спустя некоторое время мастер попросил меня снять гимнастерку и, примеряя этот ладно сшитый "жилет", все приговаривал:
- Вот так, дарагой. Старый Вано не знает, зачем это. Но он понимает, что это нужно воину. А раз воину - значит, он сделает быстро и хорошо.
Действительно, корсет, или, как его назвал сапожник Вано, "жилет", плотно облегал мою фигуру от пояса до шеи. Его можно было затянуть туже, слабей, а главное, можно было снять и дать отдохнуть телу.
Старик долго любовался своей необычной работой. Ходил вокруг меня, цокал языком и вовсю нахваливал себя:
- Ах, какой старый Вано молодец! Какой молодец! Никогда такой вещи не шил. А тут сшил. Как сшил? Пасматри, дарагой! Сам пасматри! Всю жизнь Вано сапоги шил. Хорошие сапоги шил. А такого не пробовал. А сшил! Мастер Вано!
Я уж грешным делом подумал, что мастер Вано, так восторженно нахваливая себя, набивает цену. Но не успел я дотронуться до кармана, чтобы достать деньги, старый сапожник перехватил мою руку.
- Не абижай, дарагой. Я это не тебе лично делал. Я это Красной Армии делал. Если хочешь - Советской страна делал. А ты - дэнги хочешь платить. Не абижай.
Старик заставил меня пройтись по комнате, наклониться, присесть, потянуться. Было больно, но я не мог не доставить ему удовольствия. "Жилет" почти не стеснял движений и в то же время плотно облегал торс, не царапал тело, как мой высохший и обтрепанный гипсовый корсет.
Потом мы пили с ним крепкий душистый чай с изюмом вместо сахара. Старик рассказал о своих сыновьях. Старший - командир, воюет на Севере, недавно прислал письмо: сообщает, что все в порядке, наградили орденом. Младший, в этом году кончивший школу, находится в Тбилиси.
- Воевать учится, - с гордостью рассказывал мастер Вано, - он по горам ловко лазит. Враг думает Кавказские горы взять. Не выйдет! Сам ружье возьму, на перевал пойду, бить фашиста будэм! - горячился он.
"Кольчуга" мастера Вано сослужил" мне неоценимую службу. Хитроумной конструкции, сделанный на совесть, корсет жестко фиксировал позвоночник, страховал поврежденные позвонки. В то же время он почти не мешал движениям рук, корпуса и позволял выполнять ряд физических упражнений, не дававших суставам привыкнуть к неподвижности.
Мне это уже практически не грозило. "Жилет" легко можно было снять и сделать массаж, очень способствующий восстановлению эластичности и подвижности позвоночника. В нем я чувствовал себя более уверенно, не опасался неосторожных движений и с каждым днем все больше и больше ходил по городу. Пробовал даже забираться в горы, чтобы дать организму максимальную нагрузку. Здоровье заметно улучшалось. И хотя врачебная комиссия, перед которой я предстал после окончания отпуска, продлила его еще на месяц, до конца сентября, я почти уверовал в полное свое выздоровление.
В штабе, куда я периодически заходил узнать о своем полку, предлагали (если врачебная комиссия оставит в армии) должность диспетчера в отдел перелетов. Я понимал - кому-то нужно быть и диспетчером, но себя видел только в кабине истребителя и не только в мечтах. Я готовился к полетам, каждый день по нескольку раз занимался тренажом. Мысленно представлял кабину самолета, ребристую ручку управления в ладони, видел прицел, приборную доску, припоминал каждую царапинку на ней. Вот эта - зигзагом идущая слева от высотомера - небрежность механика: отвертка соскользнула. В верхнем правом углу - вмятина от осколка зенитного снаряда. Кусочек металла, который мог попасть в меня, на память взял механик.
Но не только эти особенности отличали мой истребитель. Он, как и любой самолет, как человек, имел свой характер, отличия от других машин Я знал их до малейших тонкостей. Знал, что при разбеге нужно чуть повременить поднимать хвост, что во второй половине боевого разворота он очень чутко реагирует на дачу ноги, а при выводе из пикирования больше, чем на других самолетах, следует выбирать ручку из нейтрального положения. Я знал каждую заплатку на его теле, которые накладывали заботливые руки механика после боя. Я знал его слабые и сильные стороны лучше, чем свои собственные.
Сейчас, дома, в полутемной комнате я садился на стул, как в чашу сиденья самолета, и мысленно, повторяя все действия, взлетал, пилотировал, вел бой, садился. Это была не детская игра, а настоящая продуманная до мелочей тренировка. Еще инструктор в летной школе говорил: "Десять раз слетал в воображении, считай, что один раз был в воздухе". Во время такого тренажа я нередко ловил себя на неправильных "действиях": то пропущу что-то, то нарушу последовательность в распределении внимания - тогда все сначала: с посадки в кабину, со взлета. Словом, готовился так, будто завтра вылет. А когда он будет на самом деле?..
Вести с фронта были неутешительные: жестокие бои шли в предгорьях Кавказа, от Тбилиси до противника - чуть больше ста пятидесяти километров, в Сталинграде критическое положение.
В эти дни я и пришел на военно-врачебную комиссию. Физически я чувствовал себя неплохо: ходил свободно, мог поднимать и переносить тяжести, небольшие, правда, при наклоне пальцами рук доставал почти до пола. Хотя в позвоночнике и возникала боль, я уже научился ничем не выдавать ее. В общем считал себя годным к военной службе и был убежден, что нужен фронту.
