Александр Нильский - Закулисная хроника. 1856 — 1894
— Что это вы тут делаете? — накинулась на них хозяйка. — Воровством занимаетесь? Очень мило!.. Да как же вы смеете дотрагиваться до того, что не для вас поставлено?!.. Извольте сию же минуту все положить обратно!.. Да, ну, ну, не стесняйтесь! Воровать, небось, не совестились, а краденое отдать стыдно?! Эх, вы!
Переконфуженные девицы молча принялись за выгрузку своих бездонных карманов и по окончании этого продолжительного занятия чуть не со слезами убрались, по приказанию Прасковьи Сергеевны, из залы.
Марья Степановна благоговела перед братом и кстати и не кстати говорила всем о своей к нему привязанности, для чего иногда даже вмешивалась в чужие разговоры. Как-то раз зашла речь о поэтах. Был поставлен вопрос: кто лучше — Лермонтов или Пушкин? Разумеется, мнения присутствующих дробились. Когда же спросили меня, который из них пользуется моею большею любовью, я отвечал:
— Пушкин.
— Что? Что? Что такое вы сказали? — переспросила Марья Степановна, сидевшая неподалеку от меня.
— Я сказал, Марья Степановна, что более всех поэтов люблю Пушкина.
— А я… братца!! — жалобным голосом произнесла она.
— Вы не совсем меня поняли. Разговор шел о поэтах… я и сказал, что люблю Пушкина.
— Ах, Боже мой, я очень хорошо все слышу и понимаю. Вы говорите, что любите Пушкина, а я вам говорю, что люблю братца… да… братца… Павла Степановича… он голубчик у нас… добрый… чудный братец…
Последние слова она проговорила, глотая слезы.
Случалось, что своею почтительностью она конфузила нежно любимого ею братца. Как-то раз к Федорову па дачу приехал весьма важный гость, редко у него бывавший, и вел какой-то серьезный разговор. Вдруг, из гостиной вылетает на балкон, где сидели собеседники, Марья Степановна и, прерывая речь гостя, говорит:
— Братец… братец… Павел Степанович!
— Что вам надо? — раздраженно спрашивает он.
— Позвольте мне взять у вас несколько капель прованского масла… мне очень нужно…
— Да вы с ума сошли, что ли? Какое масло? Разве оно у меня!?.. Подите прочь…
— Я знаю, что не у вас… но, все-таки, без вашего позволения не посмела взять из буфета! Ведь оно на ваши деньги покупается…
Марья Степановна имела обыкновение каждое утро совершать для моциона прогулку по зале Павла Степановича, где собирались просители, которые осматривали ее потешную фигуру не без изумления и смеха. Бывало, она ковыляет-ковыляет перед посетителями и вдруг около которого-нибудь из них остановится боком, усмехнется и неожиданно спросит:
— Вы, верно… к братцу?.. к Полиньке?
— Да-с… к его превосходительству…
— Небось, с просьбой?
— С просьбой.
И опять зашагает дальше. Потом опять подойдет к этому же просителю и жалобным голосом, сочувственно улыбаясь, скажет:
— Подождите… он скоро выйдет… теперь он бреется!..
IX
Лото в доме Федорова. — Шутки и прибаутки.
Павел Степанович никогда не играл в карты, ни до поступления на театральную службу, ни после. Он даже не терпел, когда другие затевали игру в его доме. Прасковья же Сергеева наоборот была страстною любительницею ералаша и виста. Однако, не желая доставлять супругу неудовольствие, она никогда не позволяла себе играть при нем. Обыкновенно карточная партия составлялась ею в его отсутствие, то есть во время его трехчасового пребывания в театре. С приближением же времени его возвращения игра оканчивалась, и стол убирался. Он вообще не знал и не любил никаких игр, только в последние годы жизни вдруг пристрастился к лото. Совершенно случайно у кого-то из знакомых он увидел эту игру, соблазнился ее незамысловатостью, присел к игравшим скоротать время визита, и так она ему понравилась, что он чуть ли не в тот же день купил себе лото, за которым стал проводить подряд все вечера до поздней ночи. К этой игре он приохотил и всех своих знакомых. Сплошь и рядом у него начали составляться партии человек в пятнадцать-двадцать. Конечно, материальный интерес игры был на последнем плане, ставки были самые ничтожные, но самый процесс розыгрыша сделался страстью Павла Степановича. За лото он мог просиживать целые ночи напролет.
Бывало, не смотря па поздний час и заметную утомленность гостей, игравших в скучное и однообразное лото исключительно только из желания доставить удовольствие хозяину, Федоров затягивал игру чуть ли не до утра. По окончании каждого круга, то есть, когда каждый из играющих поочередно проговорит NoNo, Павел Степанович обращался ко всем с умильной просьбой:
— Господа, сыграемте еще кружочек! Завтра можно встать попозже!
Любезные гости, конечно, соглашались и вновь усаживались за стол.
Однажды, после такого заявления Федорова, один из старейших его знакомых, часто принимавший участие в игре, некто Баглай, нагнулся ко мне и, утирая фуляром потное лицо, грустно произнес:
— Еще кружочек! Да он просто с ума сошел! Ведь это, знаете, по-нашему называется избиением христиан на Балканском полуострове!
Выкликая нумера, Павел Степанович всегда самодовольно шутил и многие цифры переиначивал в созвучные слова или рифмовал их.
Все эти прибаутки играющие должны были знать, иначе они рисковали проигрышем, так как самых цифр он не называл. Кроме того, все технические термины лото он произносил нежно: «амбочка, терночка, кварточка» и т. д.
Из желания угодить Павлу Степановичу, в лото игрывали у него весьма солидные и серьезные люди. Федоров это особенно ценил и питал приязнь ко всем, выказывавшим симпатии этой в сущности монотонной и снотворной игре.
Марья Степановна, слывшая за бессребреницу и никогда не имевшая ни одной копейки в кармане, в выигрыше или проигрыше не участвовала, однако, всегда требовала себе карты, на которых внимательно отмечала выходившие нумера. Часто, не дослышав объявленной цифры, она останавливала выкликавшего вопросом:
— Какой-с?.. какой вы сказали нумер? я не слыхала…
— Да не все ли вам равно, Марья Степановна… ведь вы на деньги не играете… вы только задерживаете игру…
— Ну, а все ж таки я хочу свое счастье проверить… А что касается денег, так я должна вам заметить, что мне ничьих денег не надо… Я играю для удовольствия; мне очень нравится эта веселая игра.
У Федорова был камердинер Тихон, отличавшийся несокрушимою грубостью и деспотичностью не только с просителями, но даже со всеми домашними Павла Степановича, не исключая и самого барина, с которым, разговаривая крайне резко, придерживался фамильярного обращения. Федоров почему-то на это не претендовал и почти никогда не делал ему никаких замечаний. Когда он впервые в своей жизни предпринял поездку за границу с больной своей дочерью, то вздумал взять с собою и Тихона. Как ни отговаривали Павла Степановича от этого, логично доказывая бесполезность русского лакея в чужих краях, он не хотел слушать никаких резонов и повез Тихона в первом классе, в отдельном купе, вместе с собой.