Андрей Ковалевский - Нынче у нас передышка
Однако полеты полетами, а дело делом. Собрались мы, кто еще имел силы, поставили свою машину на колеса. Кое-как произвели необходимый ремонт, нагрузили разбросанные детали, сели сами, но не все: некоторые побоялись садиться, чтобы не испытать еще раз вышеописанного. Ехали вниз уже черепашьим шагом, не выключая 2-й скорости, и спустились к морю благополучно.
Интересно получилось с моей гитарой и мандолиной, которые лежали у нас в кузове вместе с металлическими частями. Они были в чехлах, и, поднимая их с дороги, чтобы вновь бросить в машину, я был уверен, что это уж одни щепки. Однако оказалось, что они не получили ни малейших повреждений.
Новороссийск
С перевала мы спустились к морю в маленькое красивое местечко Кабардинка. Из Кабардинки видны "Малая земля" и Новороссийск, вернее, часть его. В Новороссийске день и ночь грохот боя. Наши на окраине — у цементных заводов. Враг в городе. Наша артиллерия и авиация наносят беспрерывные удары по вражеским расположениям. Ночью несколько пожаров одновременно озаряют город. Смотреть ночью на горящий Новороссийск было хоть и печально, конечно, но чертовски красиво. Зарево отражалось в море. Новороссийск взяли одновременным штурмом с суши, с моря и с воздуха.
Наши самоходки принимали активное участие в уличных боях. Они в упор били из пушек по домам, занятым немцами, и уничтожали препятствия, мешавшие нашей пехоте. Жертвы у нас были не очень значительные. Подбили у нас немцы три машины, убили нескольких товарищей, несколько человек ранило.
К утру следующего за штурмом дня враг был окончательно выбит из города и через Волчьи ворота стал отходить к станице Раевской. На прощанье немцы день и ночь вели артогонь по городу.
В то же утро я отправился осматривать город, вернее, то, что от него осталось. Это, конечно, было не слишком благоразумно, ибо не вызывалось никакой производственной надобностью, а немецкие снаряды рвались то тут, то там бессистемно, и заминирована местность была довольно значительно. На улицах валялись трупы — наши и вражеские, впрочем, не так уж много. В одном месте — подбитая немецкая самоходка, рядом с ней валяется длинный немец, а в рот ему кто-то уже воткнул початок кукурузы. Рядом другая немецкая самоходка — экипаж ее мертв, лежат внутри машины. Вот подбитая пушка, и около нее расчет, мертвые. В общем, всевозможных картинок до черта.
Все это я внимательно осматриваю, знакомлюсь с вражеской техникой. Прихожу в порт, спускаюсь к прозрачной воде умыться. Бухта красивая и тихая. Но город! Что от него осталось! В моей памяти что-то не осталось ни одного целого дома — все изрешечено пулями, пробито снарядами или просто взорвано.
А что делается на восточной окраине у цементных заводов! Там не только здания, но и деревья, и каждый метр земли несут на себе следы артиллерийского урагана. Ведь было еще лето, а на деревьях не было ни единого листика, и многие из них лишились половины своей коры и ветвей. Земля тоже во многих местах была голая и черная. Все содрано и слизано артиллерийским и пулеметным огнем и взрывными волнами авиабомб. Наверное, так выглядят города после сильнейшего землетрясения, сопровождавшегося ураганом.
А городок, мне кажется, был симпатичный. И жилось в нем, наверно, людям спокойно и уютно. Об этом говорят и "немые свидетели". Я имею в виду жилища людей. Во многие из них я захожу, рискуя подорваться на мине. Несмотря на то что в комнате пробита стена или проломан потолок, можно понять, что люди отсюда не переехали, а спешно спасались от кошмара войны. В одной квартирке даже попалась на глаза мне недоваренная пища на остывшей плите и в ней штукатурка с потолка. Иногда надписи на стенах говорят, что некоторые семьи были вынуждены спасаться и что они надеются разыскать друг друга. Например, такая надпись углем на беленой стенке одной полуразрушенной комнатки, какая-то Нюра пишет кому-то из членов своей семьи: "Я, мама, Лиза и Женя — живы. Нюра".
Во всем городе мы не встретили ни одного жителя. Многих угнали немцы, многие успели разбежаться по окружающим местностям, а многие, наверно, погибли. Правда, уже на другой день нашего пребывания в Новороссийске жители стали появляться. Конечно, старики, женщины и дети. Мне бросилось в глаза, что в Новороссийске жило очень много культурных людей. В комнатках были чистые крашеные полы, чистые стены, иногда с художественными панелями. На стенах много картин. Хотя и простая, но приличная мебель. Даже в очень скромных на вид домиках в комнатах валяется много книг. Среди них любые учебники и художественная литература. Часто попадаются обломки музыкальных инструментов: гитар, скрипок, встречаются пианино и рояли. Много швейных машин и велосипедов, попадаются даже совсем исправные: очевидно, людям было не до них, — все брошено. В общем, печальное это все оставляет впечатление.
Поднимаюсь в гору и залезаю на балкончик одного симпатичного, сравнительно мало разбитого домика. Нахожу отличный венский стул, усаживаюсь и представляю себе, как было прекрасно пить здесь чай летом под вечерок в мирное, конечно, время. Кругом амфитеатром высокие красивые горы. Внизу небольшой симпатичный город. А за ним — синяя гладь моря, замечательно.
В лунные ночи тоже, наверное, прекрасно было любоваться отсюда, когда луна прокладывает серебрящуюся дорогу по морю, а лежащий внизу городок и пароходы в гавани переговариваются разноцветными огоньками. Может быть, к тому же доносилась музыка из какого-нибудь парка. Около дома маленький фруктовый садик и виноградник. Это уцелело. Нахожу пару груш на деревьях и несколько кистей замечательного винограда. Хочется думать, что жизнь здесь была спокойна и приносила людям радость. Когда-то это теперь будет восстановлено?
Да и не для всех уже это восстановится. Все нарушено физически и морально.
Я со своими ребятами расположился в хорошо меблированной комнатке одного домика с пробитой снарядом крышей. Надолго ли? Этого мы никогда не знаем. Поэтому многие люди не хотят палец о палец ударить, чтобы получше обставить свое существование. Дескать, может, сейчас дальше поедем?
Я же всегда придерживаюсь другого принципа: "Хоть час, да мой". Иногда я, и верно, как будто проигрываю на этом, ибо частенько бывает так: только устроишься получше, а тут приказ ехать дальше, значит, бросай все — и пошел. Но я и это не считаю проигрышем, ибо люблю даже самую эту созидательную процедуру устраивания, да и делов-то всего, если дружно приняться, 3–4 часа.
Ну, а уеду — какой-нибудь другой солдат воспользуется моим трудолюбием и, может быть, помянет добрым словом неизвестного ему предшественника. Итак, я даю соответствующую команду своим ребятам, — и работа кипит. Через пару часов уже все готово: пол чисто выметен, негодная мебель заменена хорошей, на стенах развешаны картины, замаскированы окна, оборудовано освещение, одежда наша повешена в гардероб, оружие развешано на стене. Масса книг уложена на этажерке, стол застлан чистой бумагой. Все в порядке. Только снаряды разрываются иногда довольно близко, да черт с ними, к этому обстоятельству уже давно привыкли, — авось в нашу хату не попадет.
