Николай Водовозов - Белинский
Задача создания русского исторического романа, поставленная великим критиком перед нашей литературой, была гениально разрешена менее чем через четверть века после его смерти «великим писателем земли русской» Львом Николаевичем Толстым в исторической эпопее «Война и мир». Лев Толстой глубоко раскрыл народное значение войны 1812 года, показал непобедимую силу и величие русского народа, когда он поднимается на борьбу за честь, независимость и славу своей родины.
Только моральные выродки, потерявшие человеческий облик, только тупые фашистские бандиты, павшие до уровня диких зверей, не в состоянии были понять наглядного урока прошлой нашей истории. Вероломно они вторглись в пределы нашей родины, думая в течение нескольких месяцев поставить на колени наш народ, поработить его. Бредовые планы германского фашизма безвозвратно погребены на полях великих битв под Москвой и Сталинградом, под Курском, Ленинградом, на полях Белоруссии и Украины. Перед изумленными взорами всего человечества наш народ выступает теперь в ореоле небывалой еще славы, как избавитель народов от фашистского изуверства и варварства, как защитник цивилизации от мракобесия и средневековой реакции. И в эти торжественные часы истории наш народ о благодарностью вспоминает имена своих великих сыновей — и среди этих имен одним из наиболее чтимых является имя Виссариона Григорьевича Белинского.
ПО РОДНОЙ ЗЕМЛЕ
В сороковые годы прошлого века в России художественная литература была почти единственной областью, где могла проявляться передовая революционная мысль. Белинский понимал это и отдал всего себя русской литературе.
Надо было взглянуть на него в те минуты, когда он писал свои вдохновенные статьи. Лицо и глаза его горели, перо с необыкновенной быстротой бегало по бумаге, он тяжело дышал и беспрестанно отбрасывал в сторону исписанный полулист. Он обыкновенно писал только на одной стороне полулиста, чтобы не останавливаться в ожидании, пока просохнут чернила.
Но издатель «Отечественных записок» заваливал Белинского мелкой неинтересной журнальной работой, отнимая тем самым его драгоценное время и силы. «Рука отекла от писания, — жаловался великий критик. — Я часов восемь сряду писал не вставая… Сколько книг мне присылают… и какие еще книги — посмотрите: азбуки, грамматики, сонники, гадальные книжонки! И я должен непременно хоть по нескольку слов написать о каждой из этих книжонок…»
Виссарион Григорьевич страдал от того, что эта мелкая журнальная «поденщина» мешала ему приступить к осуществлению задуманного им «Теоретического и критического курса русской литературы». Отдельные статьи, например о творчестве Пушкина, предназначавшиеся для этого курса, были им уже напечатаны. Вопрос об освобождении от журнальной кабалы у Краевского означал для Белинского возможность еще полнее отдать свои силы родине.
Весной 1846 года Виссарион Григорьевич отказался от сотрудничества в «Отечественных записках». Краевский, понимая, что без Белинского журнал потеряет свое значение, стал предлагать ему деньги, даже временный отпуск. Но Виссарион Григорьевич был непоколебим.
Как раз в это время великий русский артист Михаил Семенович Щепкин собирался в турне по югу России. Зная, что Виссарион Григорьевич нуждается в отдыхе, Щепкин уговорил его поехать вместе. Белинскому самому хотелось поближе посмотреть жизнь русского народа, не в столицах, а в самой толще ее. Он с радостью принял предложение Щепкина.
В начале мая, простившись со своей семьей, Виссарион Григорьевич выехал в Москву, где уже находился поджидавший его Щепкин. Из Москвы Белинский писал жене: «Принят я был до того ласково и радушно, что это глубоко меня тронуло, хотя я и привык к дружескому вниманию порядочных людей… Лучше, то есть оригинальнее, всех принял меня Михаил Семенович: готовясь облобызаться со мною, он пресерьезно сказал: какая мерзость! Он глубоко презирает всех худых и тонких… Впрочем, Наталья Александровна (жена Герцена) нашла, что я похорошел (заметь это) и поздоровел».
Проводы Белинского московскими его друзьями на юг были веселы и шумны. Они начались с завтрака в квартире Щепкина, затем все двинулись к экипажам, уже стоявшим у подъезда. День был ясный и теплый. Во время поездки особенно много острил и заливчато смеялся Герцен. Поэтому кто-то даже сказал с самым серьезным видом:
— Позвольте, господа, как же мы это едем с Герценом по городу?
— А в чем дело? — раздались недоуменные восклицания.
— Да ведь с колокольчиками запрещено ездить по городу.
Дружный смех последовал за этим шутливым разъяснением.
Около почтовой станции вся компания расположилась под открытым небом на пригорке. Появилось вино, припасы. За неимением стола Герцен достал откуда-то доску и начал на ней резать хлеб, ветчину, рыбу, пироги. Хлопнули пробки, полилось в бокалы шампанское… Начались тосты за отъезжающих.
В это время подали почтовую карету. Все поднялись, стали обнимать на прощанье Белинского и Щепкина.
Нетерпеливый Белинский первый вырвался из дружеских объятий и сел в карету. «Прощайте! прощайте!» говорил он, махая рукой.
Карета тронулась, колокольчик задребезжал. Через несколько минут только далекое облачко пыли виднелось там, куда умчалась карета.
Первая остановка была в Калуге, куда путешественники прибыли 30 мая. Белинский чувствовал себя настолько хорошо, что за время почти двухнедельного пребывания в Калуге ежедневно отправлялся гулять за город, лазил по оврагам, поднимался на холмы, уставал донельзя, но ни разу не кашлянул и не почувствовал себя больным.
Когда гастроли Щепкина в Калуге окончились, путешественники выехали дальше. Их путь лежал на Тулу, Воронеж, Курск, Харьков, Екатеринослав, Херсон, Николаев и Одессу. И везде Белинский испытывал чувство гордости за свою страну, видя скрытые в ней великие силы. Большое впечатление произвел на него Екатеринослав (ныне Днепропетровск). Он писая жене:
«Этот город, как все города в Новороссии, построен Потемкиным, который хотел из него сделать южную столицу России. И было где! Екатеринослав стоят на берегу Днепра, на высоком берегу; Днепр обтекает его полукругом и в этом месте шире Невы. Город чрезвычайно оригинален: улицы прямые, широкие, есть дома порядочные… На огромной (незастроенной) площади стоит храм, довольно большой, но он занимает только место алтаря по прежнему плану. Потемкин хотел его строить на целый аршин кругом шире собора Петра и Павла в Риме — величайшего в Европе храма. Но он умер, и с ним умерли все его исполинские планы. На той же площади стоит дворец Потемкина, в котором он принимал у себя императрицу Екатерину и австрийского императора Иосифа II… При дворце сад, омываемый заливом Днепра… В нем одних яблонь до 49 родов, акаций до 30 родов, много разных американских растений. Все это смотрели мы на другой день приезда; погода была чудная, я много ходил — и не уставал, а вид этой природы и чудного местоположения упоил меня.
