Александр Морозов - Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765
Трудные морские переходы не только физически закаляли Ломоносова, но и развивали его ум, обогатив его большим числом самых различных впечатлений.
Ломоносов изведал все уголки Белого моря, жил общей жизнью с поморами, узнал их труды и опасности, жадно прислушивался к их рассказам, встречался со множеством сильных и смелых людей, ходивших по морям, лесам и топям, сметливых и зорких, знающих повадки лесного зверя и морской птицы, бесстрашных охотников и зверобоев, опытных лоцманов, и навигаторов, различавших малейшее изменение погоды и ветра и умевших провести любое судно через все мели и коварные встречные течения.
Он наблюдал жизнь малых народов Севера — ненцев, коми-зырян и лопарей, сочувственно отзывался о них, встречался с ними, по видимому даже принимал участие в их празднествах и увеселениях. В 1761 году, опровергая неверные известия о северных народах, помещенные Вольтером в его «Истории Петра Великого», Ломоносов, указывая на слабосилие лопарей «за тем, что мясо и хлеб едят редко, питаясь одною почти рыбою», тут же замечает. «Я, будучи лет четырнадцати, побарывал и перетягивал тридцатилетних сильных лопарей». Далее он приводит и другие свои этнографические наблюдения: «Лопари отнюдь не черны и с финнами одного поколения, ровно как и с корелами и со многими сибирскими народами. Лопарки хотя летом, когда солнце не заходит, весьма загорают, ни белил, ни румян не знают: однако мне их видеть нагих случалось и белизне их дивиться, которою они самую свежею треску превосходят — свою главную повседневную пищу».
Юноша Ломоносов видел разнообразные морские, речные и береговые промыслы и занятия, наблюдал кипучую торговую и промышленную жизнь обширного края, сберег в своей памяти множество сведений, которыми потом делился со своими современниками в научных и практических целях, или, как скупо сообщает академическая биография 1784 года, «рассказывал обстоятельства сих стран, о ловле китов и о других промыслах».
Обращает на себя внимание, что в приведенном известии назван только китоловный промысел, по видимому особо интересовавший Ломоносова. На Мурмане, у Колы и Кильдина юноша Ломоносов наблюдал, как в открытом море «играют киты», которые, по свидетельству академика Н. Озерецковского, «летом и осенью разгуливают там в великом множестве и, выходя на поверхность воды, наподобие дыму выметывают из себя воду чрез головные дыхалы; выкинув ее, головою опускаются в глубину, выставляя потом хребет свой наружу и наконец показывая широкой горизонтальной хвост».[53]
Киты, безжалостно истреблявшиеся в русских водах иноземными китоловами, нередко устремлялись к самому Мурманскому берегу, в Кольскую губу и даже заходили иногда в устье реки Туломы. Раненых и погибших в море китов нередко выметывало на берег. «Кто в 1727 году из Колы и Архангельского города сюда привезенный скелетон обмелевшего кита видел, тот оное ясно разуметь будет», — говорит об исполинской величине китов статья в «Примечаниях на Ведомости» 1732 года.[54] Скелет этот был приготовлен и перевезен в Петербург во исполнение собственноручного указа Петра Первого, посланного 4 сентября 1724 года Кольскому коменданту. Кольским промышленникам было велено «смотреть, когда кита на берег выкинет, тогда б они бережно обрали сало себе, а усы и кости не тронули и оставили так, как оные были», после чего комендант должен был приставить «к тем костям караул» и немедленно известить Петербург, откуда пришлют сведущего человека, чтобы «те кости порядочно разобрать по нумерам», а затем отправить до Нюхчи «с нарочным офицером». Указ этот был выполнен уже после смерти Петра. Гигантская туша кита, а затем его скелет, ожидающий отправки в Петербург, не мог не привлечь внимания любознательного юноши Ломоносова, как раз в это время наведывавшегося в Колу.
Петр Первый заинтересовался «анатомией» китов не случайно. 8 ноября 1723 года он повелел учредить за счет казны особое «Кольское китоловство», для которого «сделать у города Архангельского» пять кораблей, «ловцов» (гарпунеров), выписать из Голландии, а «матросов употребить русских».
К началу 1725 года на Вавчуге было построено три корабля, приспособленных для плавания в Северном Ледовитом океане и для охоты на китов. В Кольском остроге был поставлен завод для вытопки ворвани и заведены медные жиротопные котлы, взамен обыкновенных «салотопных ям», а также построены «три избы для купорения бочек», пять амбаров, две кузницы, шесть магазинов для хранения сала и различные другие службы.
Место директора «Кольского китоловства» сумел занять некий «бранденбургский торговый иноземец» Соломон Вернизобер, выдававший себя за большого знатока китоловного промысла и в течение нескольких лет перед тем безуспешно добивавшийся от русского правительства разрешения на организацию частной китоловной компании с монопольными правами. Разумеется, он не был особенно заинтересован в успехах нового дела, во главе которого был поставлен, а спешил лишь извлечь из него как можно больше личных выгод и прибыли.
Для «Кольского китоловства» было нанято 70 человек иноземных китоловов, которым выплачивалось в год 9197 рублей, и 108 человек русских, которым уплачивалось всего 1244 рубля. Иноземному корабельному повару платили 120 рублей, а простому матросу-иноземцу — 72 рубля в год, тогда как русскому матросу первой статьи за целый год выплачивалось 10 рублей 80 копеек, а матросу второй статьи — 7 рублей 20 копеек.
Иноземные китобои, набранные на суда «Кольского китоловства», были, как на подбор, невежественные и недобросовестные люди, о которых сам Вернизобер впоследствии отзывался таким образом: капитан судна «Гроот-фишерей» Стандар «своего врученного дела не знает и всегда бывает пьян», командир судна «Вальфиш» Деланг «дело свое гораздо плохо знает и хотя в Грунландии бывал, но командорскую службу не ведает», а гарпунер Костер «глазами плох, которые все потерял от своего пьянства».
Само собой разумеется, что при таких условиях «Кольское китоловство» не оправдало возлагавшихся на него надежд. При первом же выходе из Архангельска в 1725 году китобойный корабль «Грунланд-фордер» разбился в Белом море у Зимнего берега близ становища Майда, а два других «с немалыми повреждениями» добрались до Колы и на промысел не вышли. Вместо погибшего корабля был приобретен в Гамбурге новый, названный «Архангел Михаил».
Все корабли были хорошо оснащены. Они ежегодно отправлялись в воды, где киты водились в изобилии, но добычи не привозили. За весь 1726 год не было убито ни одного кита! В августе 1729 года Коммерц-коллегия, заслушав «экстракт», или ведомости, о деятельности «Кольского китоловства», отметила, что в 1727 и в 1728 гг. «толиким числом служителей» было «уловлено 2 кита, а третей найден на берегу выброшенной», а в 1729 году «на трех кораблях, со всякими потребностями вновь и во всем снабденными, по полученным из Гамбурха ведомостям, уловлено два кита, которые, ежели, например, оценить против примерной уловленных прежних двух китов и с усами — четыре тысячи пятьсот шестьдесят два рубли двадцать пять копеек. А на содержание тех кораблей требуетца в год двенатцати тысяч девятисот сорока одного рубля дву копеек, и с чего ясно казне убыток». При этом комиссия высказала суждение, что «к тому промыслу иностранные служители к ловлению китов не токмо какое усердие показывают, но и всякое зломысленное препятствие чинят, имея может быть от гамбургских командующих магистратов или от торгующих таковою ловлею тамошних жителей тайные инструкции, дабы тако российской заведенной промысл весьма опровергнут был, как и прежде сего о заведении фабрик российских гамбурцы и галанцы всякими образы тщилися чинить, о чем в Мануфактур Конторе ведомо».[55]
