Сергей Бойко - Шарль Перро
Отец каждый день приносил из парламента тревожные известия. Из его речей Шарль понял, что парижский парламент — сугубо судебное учреждение, обладавшее правом регистрации новых законов, — все более выходит из повиновения королю. Больше того, члены его выдвинули программу реформ по ограничению королевской власти. Эта программа содержала пункты, отражавшие интересы не только парламентских «людей мантии», но и широких слоев буржуазии, а отчасти даже народных масс: введение налогов только с согласия парламента, запрещение ареста без предъявления обвинения и другие. Ссылаясь на решения парламента, крестьяне повсеместно прекращали уплату налогов, а заодно и сеньориальных повинностей!
В самом деле, возмущение политикой кардинала росло и — что самое удивительное — росло сверху. Все более ухудшались отношения между Верховным советом, выражавшим мнение двора, и парламентом. На местах магистраты тоже поддерживали парламент и по его указанию пересматривали королевские эдикты.
13 мая 1648 года члены парижского парламента приняли «акт единства», в котором все суверенные суды Парижа должны были направить делегации для участия в совместных заседаниях в палате Святого Людовика во Дворце правосудия. Предлагалось обсудить меры, необходимые для спасения государства. Фронда началась!
Между тем в ночь с 23 на 24 августа в Париже стало известно о победе, одержанной французскими войсками под началом принца Конде в битве при Лане. На 26-е число был намечен благодарственный молебен. Одновременно Мазарини решил схватить вождей бунтовщиков.
А вожди не скрывались. Наоборот, они появлялись в самых людных местах и призывали не подчиняться правительству. Шарль знал от отца, что самыми популярными депутатами парламента были советник уголовной палаты Бруссель и начальник следственной комиссии Бланмениль. Их страстные речи тотчас передавались из уст в уста и становились известны всему Парижу.
— Чем больше они навлекают на себя королевскую немилость, — говорил отец, — тем больше они возвышаются в мнении народа.
Арест Брусселя 24 августа положил начало давно назревшему мятежу. О том, что произошло в этот день, Шарлю стало известно со слов Жана, который по случайности оказался недалеко от дома советника Брусселя именно в ту минуту, когда туда подъехала карета капитана гвардии Комминга в сопровождении нескольких гвардейцев.
Советник вместе со своим семейством как раз заканчивал обед. Можно себе представить, какое впечатление оказал на всех вид гвардейского капитана!
— Милостивый государь, — начал Комминг, — я имею от короля предписание взять вас — вот оно. Вы даже можете его прочитать; как для вас, так и для меня будет лучше, если вы не будете мешкать и тотчас же отправитесь со мной.
— Но позвольте узнать, — спросил Бруссель, — за какое преступление король арестует меня?
— Вы понимаете, господин Бруссель, что не капитану гвардии осведомляться о подобных делах. Я имею повеление вас арестовать, и я вас арестую.
Семидесятитрехлетний Бруссель не оказал сопротивления, но в это время его старая служанка, видя, что уводят ее хозяина, подбежала к окну, выходившему на улицу, и начала что есть силы звать на помощь. Она кричала так громко, что, когда Комминг вместе с арестантом сошел с лестницы, экипаж был окружен двадцатью или более горожанами.
Комминг, видя, что нужно действовать решительно, бросился на толпу; толпа расступилась, но не разбежалась. Капитан с пленником сели в карету и поехали, между тем как четыре гвардейца шли впереди, чтобы прокладывать дорогу. Но не успели они пройти и двадцати шагов, как увидели при первом повороте в улицу растянутые поперек цепи. Нужно было поворачивать и ехать по другой дороге. Не обошлось без драки; однако же поскольку народ не привык еще к уличным стычкам и очень боялся солдат, особенно гвардейцев, толпа поначалу сопротивлялась слабо и дала карете выехать на набережную. Здесь волнение стало уже посерьезнее. В гвардейцев бросали камнями, лошадей останавливали на каждом шагу. Комминг приказал кучеру ехать в галоп, но тут под колесо кареты попал большой камень и экипаж опрокинулся. Тотчас со всех сторон поднялся сильный крик, народ, подобно стае хищных птиц, налетел на опрокинутую карету. Комминг думал уже, что погиб, однако ему повезло: к месту происшествия подошла рота гвардейцев. Они разогнали толпу и окружили опрокинутую карету. Но, как выяснилось, продолжать путь она не могла: кроме того, что было сломано колесо, оказались перерезаны постромки. Комминг остановил другую карету, заставил выйти находившихся в ней людей и пересадил в нее Брусселя. Но и это еще не все. Как только экипаж выехал на улицу Сент-Оноре, то и он сломался. Народ снова бросился на гвардейцев, так что пришлось отгонять его прикладами ружей и тесаками, причем многие были ранены. Пролитая кровь не только не испугала бунтовщиков, но еще более увеличила их ярость: со всех сторон слышались угрозы; одни граждане стали выходить из своих домов с алебардами, другие стояли у окон с ружьями; один гвардеец был ранен выстрелом из ружья. В эту минуту, к счастью Комминга, появилась карета, посланная его дядей Гито. Арестанта насильно посадили в нее и, отделавшись наконец от черни, повезли в Сен-Жермен, откуда Брусселя хотели препроводить в Седан.
* * *Повсюду говорили только о Брусселе. Можно было подумать, что каждый лишился отца, брата или покровителя. Вдруг все поднялись на его защиту. Мятеж распространялся из улицы в улицу наподобие морского прилива: все бегали, кричали, торговцы запирали лавки, соседи спрашивали друг у друга, есть ли у них оружие, и те, кто его имел, снабжали не имевших то пиками, то алебардами, то ружьями.
Шарль в эту ночь плохо спал: то и дело его будил шум за окном. «Скоро загремят пушки!» — думал он. А наутро он долго не мог дождаться Борэна. Тот опоздал почти на час, был очень возбужден.
— Понимаешь, в Париже баррикады! — едва ступив за порог, закричал Борэн. — По некоторым улицам пройти вообще невозможно. А если нет баррикад — через улицы протянуты цепи. Движение остановлено. У людей оружие. И я даже слышал выстрелы!
Решив все же позаниматься, друзья с трудом дотерпели до перерыва — он бывал у них в полдень — и, наскоро перекусив, выбежали на улицу.
В толпе народа, через которую им пришлось пробираться, они узнали последние новости: после ареста Брусселя и Бланмениля самой популярной фигурой в городе стал коадъютор (помощник парижского архиепископа) Гонди. Он, говорили в толпе, пытался убедить королеву в серьезности положения; та сначала не вняла его словам, но после свидетельства других людей отправила его успокоить народ. А Гастон Орлеанский, подтолкнув его обеими руками, якобы сказал ему: «Ступайте, господин коадъютор, ступайте спасать государство!»
