Геннадий Аксенов - Вернадский
У них было всего несколько часов. Они гуляли по берегу залива, а возвращаясь, отбивались от коров, что вызывало прилив веселости. То был самый важный миг их жизни. Они стали не просто рядом, но заодно.
Вернадский получил согласие на брак. Произошло это 20 июня 1886 года.
* * *Но он снова вынужден уезжать, на этот раз в Тамбовскую губернию, в Вернадовку, чтобы вступить во владение имением. Уже 22 июня он на месте, ездит в Тамбов, Моршанск, Липецк, оформляет бумаги, ищет управляющего для имения, возобновляет аренду. И почти каждый день пишет невесте из провинциальных гостиниц и с железнодорожных станций.
Теперь и содержание, и настроение, и тон речей иные. Он перешел на «сердечное ты». Он счастлив не только своим, но и ответным чувством. Он мечтает о совместной жизни, еще не в прозаических деталях, речь идет о жизненном пути. Их разговор касается и «дела», которое обсуждается в братстве. «Значит, непременно, ценное дело, — пишет она. — Чтобы, как Шаховской говорит, “уметь что-нибудь (конечно важное и хорошее) делать” (цитата из «эпохального» письма Дмитрия. — Г. А.) — ремесло, и с другой стороны, чтобы через него в каждом часе и мгновении имелся бы вечный смысл, дающий право жить»8.
Поначалу в братстве было много ригоризма[3], много крайностей опрощения и коммунизации, много невыполнимых моральных требований. Нет общих нравственных правил, которые были бы применимы ко всем сразу, — убеждает он невесту. Личность восстает против регламентации. По форме нравственные правила верны, на деле приносят одни огорчения, если им следовать. «Поэтому, я думаю, — пишет он ей, — что в жизни, желая не только по букве одной, но в самой сути поступать хорошо и справедливо, никак нельзя пользоваться какими-нибудь отвлеченными от места, времени, людей формулами, вроде тех, в каких издавна любили моралисты излагать свои взгляды. Нельзя, например, сказать: надо есть один раз в день, не надо мягкой мебели, и т. д. и т. д. Следуя таким правилам, ты, если ум и сердце твое не спят, очень и очень часто только обманываешь себя, только вызываешь тяжелые минуты раскаяния и муки в бессилии добиться нравственного удовлетворения. Или же такими мерами может притупиться нравственное чувство, может обратиться в ханжество, обрядовый формализм и в крайнем случае дать Тартюфов или Фотиев Спасских[4]. Но оставим пока в стороне эти возможности, эту дорогу вырождения, к какой легко может привести такая мелочность (и почему отчасти я так нападаю на нее), и перейдем к частному, для нас однако, более важному — вопросу об устройстве обстановки и строя нашей будущей жизни»9.
Митя, конечно, изумительный, чистый и цельный человек. Но к его энтузиазму нужно относиться осторожно. Не надо придумывать ничего искусственного. Отношения между людьми, их умственное и нравственное состояние сейчас находятся так низко, что любая честная, наполненная идейными интересами и любовью жизнь — уже не частная жизнь, она сама по себе превратится в общественное «дело». Даже создание в семье правильной гигиенической обстановки, исключение вредных привычек — исключительно важная задача. Ведь вокруг мы видим немало примеров вырождения семей и целых сословий, например фабричного.
А кроме того, у них уже есть «дело» — народное образование, библиотеки, литература. Не так-то просто их правильно поставить в существующих условиях.
А главное дело в семье — жить общими интересами. Любовную и моральную поддержку он может получить только от нее. Вот что самое важное. Только она! Он утверждает, что никогда в жизни не чувствовал себя таким мощным. Кажется, что все силы его растут на глазах. Только она одна может вызвать эту силу, только мысль о ней увеличивает, усиливает деятельность, его желание и способность работать. «При Вашей поддержке, при участии я в силах буду сделать что-нибудь, я, положительно, становлюсь и умней, и сильней, и энергичней, когда у меня промелькнет мысль о Вас, пронесется Ваш неясный образ», — заключает он10.
Призвание Наталии Егоровны таким и оказалось. Она посвятила свою жизнь мужу и разделила с ним всё. Их дочь уже в старости вспоминала: «Когда я была моложе, я тоже не понимала, какую бесконечно важную роль она играла. Она была его гением, его хранителем, его совестью и всецело разделяла все его увлечения. <…> Были дни, когда его жизнь была в опасности, она всегда поддерживала твердость его духа. Она была совершенно необыкновенная женщина, громадной силы духа и любви. Чем больше я живу, тем более понимаю ее роль в их жизни»11.
Третьего сентября 1886 года состоялось бракосочетание. Некоторые из друзей проигнорировали этот акт по причине принципиального неприятия… фрака. Кажется это смешным и нелепым, но так проявились молодые устремления и «принципы». Отношений, впрочем, сей фрачный факт не испортил.
Вернадский оделся, как принято. Он не собирался шокировать родственников и не придал большого значения явному расточительству на фоне бедствий народной жизни.
Новые родственники приняли Вернадского радушно и как-то сразу, особенно молодежь. Кто-то сказал: «Как ты, Наташа, разыскала такого Старицкого?» — настолько он подходил по стилю мыслей, душевному облику и поведению дружной старицко-зарудненской компании. Особенно Владимир подружился с братьями жены Георгием и Павлом. Молодые поселились, разумеется, на Васильевском острове. Они сняли квартиру в доме на углу Малого проспекта и 6-й линии, в пятнадцати минутах ходьбы от университета. Здесь и прошел их медовый месяц.
Тут, может быть, следует сказать два слова об отношении Вернадского к проблеме, так мучившей всегда молодых людей, о половой проблеме. По ригоризму своему русская молодежь всегда разрывалась между двумя крайностями — между святостью и грехом, между чистотой и пороком. Известно, что некоторые поднимали пол на такую высоту, что даже в браке оставались целомудренными. Сколько мыслей, споров и сочинений посвящено «духовной любви» и презрению к телу!
Вернадский и здесь с его удивительным здравомыслием не разделял любовь на высокую и низкую, на сферы Эроса и Приапа. Летом 1892 года, прочитав толстовскую «Крейцерову сонату», опять распространявшуюся еще до опубликования в списках, писал жене: «Я вообще не понимаю деления любви на какую-то “чувственную” — животную и на какую-то возвышенную — идеальную. Мне кажется, вообще представление о чувственном, животном у нас является чем-то, право, комичным. <… > Неужели это только проявления чисто “животного” элемента — все произведения поэзии, скульптуры, живописи, музыки, вызванные “чувственной” любовью, наконец, вся жизнь молодых личностей, которые впервые сживаются вместе и переживают во всем новое, неизведанное. Все дело лишь в том, насколько вообще высока личность каждого из любящих и насколько они равны между собой. Но совершенно то же мы видим всюду: в дружбе, в общем разговоре, в общем времяпровождении и т. п. Всюду низменная природа или малая культура наложит все тот же отпечаток пошлости. Мне кажется, пора не смотреть на “тело”, как на что-то презренное и пора избавиться от узкого христианского (или монашеского) деления на дух и тело. Настоящая душевная жизнь, настоящая идейная сторона жизни состоит именно в использовании лучших сторон и тела, и духа»12. Царящие вокруг диктаты, среди которых убеждение, что половая жизнь есть гадость и только по слабости своей мы должны ее допускать, есть ложь. «А между тем во имя чего, как не пустых приличий, губится кругом жизнь? Посмотри на девушек — не буду называть фамилий — разве не ужасна их жизнь, и чем мы можем оправдать ее? Во имя чего такая жизнь? Можно сказать лишь одно: вас заедят люди, если вы поступите, как следует но также ясно, что вас заест, загубит противоречие с природой, принизит вашу личность, не даст ей развиться как следует, если вы не будете стараться поступать здесь согласно вашим убеждениям»13.
