Фердинанд Фингер - Русская любовь. Секс по-русски
Кое-как сколотили и сыграли свадьбу в ее двухкомнатной квартире. С горя и радости напились достаточно. Настала первая брачная ночь. Мать ее с братом куда-то исчезли. «Теперь я готова отдаться тебе, мой дорогой», – сказала моя жена. Она легла на спину, раздвинула ноги, раскинула руки вширь и замерла без движения. «Елы-палы, а где слова любви, где объятия, где поцелуи…» Она, видимо, думала, что этим осчастливила меня. Шли минуты, я сидел на кровати рядом с ней, а она лежала неподвижно рядом со мной. А что было мне делать? Так и продолжать сидеть в молчании? Ну, я и решил: «Пора поорудовать пушкой на поле боя». Я лег на нее и через пару минут удостоверился, что она действительно была девушкой.
Потом я встал, подошел к столу, выпил водки, что там стояла, и без всяких угрызений совести заснул богатырским сном. Вот так закончилась наша сексуальная 3-4-х минутная связь.
И так продолжалось до тех пор, пока мы не разошлись. Ее бросало в дрожь только от мысли погладить меня по интиму. Ее бросала в дрожь мысль заняться со мной «французской любовью», что делает почти любая собака на улице, вылизывая своей подруге интимное место.
Ее бросал в дрожь любой способ, который отличался от лежания на спине и какого-то давания-недавания. Я не мог так сразу подать на развод. Я жалел ее, несчастную дуру-«фри-гиду».
Ее брат тоже захотел жениться, и чтобы дать ему шанс прописать жену у себя, прописал мою жену в несчастной коммуналке.
Мама моя, наивный, честнейший человек, проживший в ней 35 лет, согласилась спать в непроходной комнатушке в 8 квадратных метров. Я же с женой поселился в 11 м2. Наступила моя духовная смертная скука.
О, мои друзья, выручайте, на что я променял свободу? А чем они могли помочь молодому дураку? Ничем. Я рассказал им о своей «бурной» семейной жизни. Они печально смотрели на меня, но были настолько тактичны, что до поры до времени в мою семейную жизнь не влезали.
Я сам клял себя, что женился не из-за любви, а из-за ничего не стоящего интереса. Вскоре моя жена поссорилась из-за каких-то плошек-поварешек с моей бедной мамой. Придя домой с работы и увидев маму в слезах, я спросил ее, что случилось. Она сказала, что Ада – так звали мою жену – на что-то обиделась. Когда Ада пришла с работы, я попросил ее мою маму не обижать. Она прожила в этой квартире десятки лет, родила и вырастила двух сыновей, что было просто невозможно. Забрали ее брата, ее мужа, всех ее подруг и уничтожили. Сама она считалась «женой врага народа», а что это такое, всем советским людям понятно и известно. Я рассказал, что моя мама в годы войны не отдала нас в детский дом. Жертвуя собой, крошечная женщина огромной лопатой бросала в ненасытную пасть огненной печи уголек в котельной.
Но эти объяснения на Аду не подействовали. Забыл сказать, что я предупредил, что если произойдет еще одна ссора с мамой, я разведусь. После этого разговора я стал исчезать из дома по вечерам. Это означало, что я загулял с друзьями на «Бродвее». Однажды, в один прекрасный вечер, я с ними встретился, чему они страшно обрадовались. Мы громко, не стесняясь матерка, говорили о бабах, внимательно осматривая всех, кто мимо нас проходил.
Разговаривали, намечая планы на вечер. Говорили и говорили, а я и не заметил, что наши разговоры подслушивает один человек, которого в лицо я не знал, а он меня знал. Когда-то я случайно попал на писательские дачи, и на одной из них провел чудесный вечер в чудесной компании. Там была Клавдия Ивановна Шульженко, Зиновий Гердт, режиссер Минц, Визбор и многие другие известные люди. Я много пел под гитару блатных песен и чудесных романсов, которых знал множество. Лицо Минца я не запомнил. Ну вот, этот старый хрен подкрался к нам и услышал нашу болтовню и наш мат слово в слово. А дело было в том, что он был отцом подруги моей жены Люды Минц. Она была замужем за огромным красавцем, иранцем Тиграном. Может быть, вышла замуж из-за десятков банок черной икры, которые в доме у них стояли штабелями. Весом они были от пяти килограмм до ста грамм. Как ни странно, но икры ни из одной этой баночки я не попробовал, не угостили. Так вот, подслушав наш разговор, старик помчался домой и рассказал любимой дочке о том, что проделывает на улице Горького муженек ее подруги: «Да это самый настоящий кобель и хулиган!» Конечно, Люда побежала к Аде и все рассказала.
Наверно, нет быстрей людей и любопытней на Земле, чем киносценаристы. Вот он и решил нарисовать такой сценарий, который разрушит мой брак. Конечно, мы не говорили на улице о влиянии поэтического дара Анны Ахматовой или Марины Цветаевой на развитие литературы древнего Вавилона или Ассирии во времена Навуходоносора или Ашшурбанапала. Мы говорили о чувихах и о блядстве. Ну, Бог с тобой, товарищ Минц. Ты давно на небесах, я на тебя не злюсь. А вот брак мой ты сумел, к счастью, разбить. Спасибо тебе за это.
На следующий день, придя с работы, я увидел, что мама плачет. Опять была ссора. Ада, вернувшись с работы, сказала мне, что я поступаю по-свински. Но что она поступает безобразно в течение шести месяцев, лежа как бревно, почему-то забыла сказать. «Я с тобой развожусь, Ада. Я тебя уже пять месяцев назад предупредил, что не позволю обижать свою маму и при повторении разведусь». Еще добавилось: я узнал о том, что она была лесбиянка. Вот откуда все и пошло. «Пошла, бревно неотесанное, из моего дома, и чтобы я тебя никогда больше не видел!» В глазах Ады блеснули слезы обиды, губки сжались и надулись. Рада была мама этому или нет, я не стал спрашивать.
Конечно, мама переживала, а я был неисправимо беспечен, глуп и молод. Прошло несколько недель свободной жизни. Вдруг в одну из суббот к моим окнам подкатил грузовик. В его кузове рядом с чем-то большим и черным сидел Сема-барабанщик, а в кабине рядом с шофером – моя жена Адочка. Наступали сумерки.
Со скрипом откинулась боковина грузовика, и все трое стали вытаскивать из кузова большое старинное пианино. Шофер, Сема и Ада копошились вокруг него, как муравьи. Они стали втаскивать его на лестницу. Усилия их увенчались успехом, и пианино заняло свое место в комнатке справа от двери. На наших 19 м2, состоящих из двух комнаток, было прописано пять человек. То есть 3,8 м2 на брата. Пианино заняло 1,2 м2. От него, перпендикулярно к бокам, на полу была нарисована мелом линия – она протянулась вперед на 60 см, а затем прошла параллельно пианино до следующего бока.
В этот очерченный прямоугольник как раз и встала раскладушка, притащенная из кузова грузовика. Затем все трое, ухмыльнувшись, исчезли, оставив почти целую консерваторию и лежак у нас дома.
К боку пианино прижался диван, на котором я спал. Посередине их обоих – стол с колченогими стульями, и в углу – аквариум с моими любимыми рыбками.
