Герман Гессе - Письма
Прилагаю нечто, написанное мною когда-то в конце первой войны, недавно здесь это напечатали снова. А вскоре надеюсь послать Вам нечто похожее, но новое, из чего Вы получите какое-то представление о том, что я думаю по поводу нынешних немецких вопросов. Решить и обезвредить все эти вопросы должна, конечно, сама Германия, но хорошо бы нам, живущим за границей, поскорее расстаться с ролью умников и столпов нравственности. Долг каждого народа, участвовавшего и совиновного в этом всемирном свинстве, – не копить обид… Желаю Вам продержаться и шлю дружеский привет.
Готфриду Берману-Фишеру
Монтаньола, 28.9.1945
Дорогой друг!
Спасибо за твое интересное письмо! Важнее всего в нем было для меня известие о Зуркампе, хотя и очень короткое. Но значит, он жив! У нас здесь нет никакой почтовой связи с Германией, т. е. время от времени доходит письмо или привет, например, через проезжающих или служащих консульства, но редко и только из южной Германии. И о дорогом Зуркампе у меня бесконечно долго не было никаких сведений.
Он был образцово верен мне, и я отвечу ему тем же. Без Зуркампа я никаких решений в издательских делах не приму. Да это и не к спеху. Мне было бы милее всего, если бы Зуркамп и ты вместе создали что-то вроде старого издательства Фишера.
Как бы это дело ни повернулось, я, во всяком случае, оставлю за собой права на все мои книги для Швейцарии. Да и напрасный, по-моему, получился бы труд, если бы мои книги издавались одновременно в Цюрихе и в Стокгольме. Ведь рынок в Скандинавии, Америке и т. д. для швейцарского издательства тоже открыт.
А вот для Германии мне, конечно, понадобится издательство, которое обоснуется там. Надеюсь еще обсудить это с тобой и Зуркампом.
Мы обрадовались приветам от госпожи Фишер в твоем письме, ведь мы много лет ничего не знали о ней. Передай ей и Тутти сердечный привет от нас.
Великая ошибка моей жизни, «Игра в бисер», которой я отдал больше одиннадцати лет и которая ничего мне не принесла, ни материально, ни морально, распространяется, кажется, на множество раздаренных экземпляров, получение которых в целом ряде случаев не подтверждено адресатами. Это два толстых тома, они стоят 26 швейцарских франков. Тебе я послал книгу сразу же по выходе, а в этом году, поскольку ты не получил ее, велел издательству еще раз послать тебе экземпляр, но, кажется, и он не дошел.
Посвященного юбилею Томаса Манна номера «Рундшау» с моей статьей я не получил и вообще не видел.
Написал я тебе так коротко и сухо, потому что не очень работоспособен, я сильно сдал, хотя и не болен серьезно.
Сердечный привет и пожелания успеха в твоем начинании от твоего
P.S. Оба стихотворения 1944 года под заголовком «Два стихотворения Г.Г.» предназначены для «Рундшау». Гонорар предлагаю такой: за оба 80 швейцарских франков.
Р. Я. Хумму
[октябрь 1945, черновик]
Дорогой господин Хумм!
Жаль, опять я, значит, все сделал неверно. Иногда я в самом деле всерьез завидую Вам из-за Вашей уверенности, Вашей чистой совести, из-за Вашего точного знания, что справедливо, что – нет, что делает другой хорошо, что – плохо.
Я, считать ли меня «большим» (как Вы выражаетесь) или находить во мне скорее что-то патологическое, я никогда, ни одного часа в жизни, не обладал такими, как Вы, знаниями и никогда не был способен судить или исправлять других. Время от времени я рассказывал, что пережил и что при этом думал, но отнюдь не в убеждении, что изрекаю правила или даже аксиомы мировой справедливости, а – и тут я менее глуп, чем то видится Вам, – всегда точно зная, что говорю как одиночка, не как функционер некоей объективной истины, не как проповедник какой-то верящей в себя организации или доктрины.
Притом я знал и знаю, что не могу этим наделать вреда, ведь и в своем «Дневнике. На горе Риги» я обращаюсь вовсе не к немецкому народу, как Вы это неверно вычитали, а к совершенно определенной, очень маленькой элите, к слою таких же, как я сам, одиночек, индивидуалистов, и те прекрасно знают, что я имею в виду и как с этим быть.
Хотя у меня столько сомнений и нет такого, как у Вас, божественно точного знания, что справедливо, что – нет, но зато я знаю одно: со своим методом – сообщать людям не доктрины, не мнимо точные истины, а пережитое, субъективное, то есть не «истинное», а действительное, – с этим своим методом я, может быть, не добьюсь эффекта в Вашем смысле и бросаю слова на ветер (что, однако, не гак, ибо из тысяч писем и разговоров знаю, какого рода влияние могу оказывать), но зато я уверен, что из-за меня, из-за моей правды, из-за моего подхода никогда не будут преследовать ни одного человека, ни подавно какой-то народ, что мое учение никогда не будет насаждаться полицией, юстицией, армией, будь то в смысле мирового мудреца Сталина или в смысле бундесрата Штейгера, который обладает не менее точным знанием насчет справедливости. На моем пути, дорогой Хумм, никогда не будет литься кровь и чиниться насилие, а будет – на Вашем, на пути притязания на безусловную истину, на которую притязает каждая партия, каждый народ, каждая политическая организация, пытаясь более или менее насильственно претворить ее в жизнь. Вот преимущество моего подхода и моего пути. Поэтому читателям, которым те строки предназначались, я сообщал не вечные истины, а кое-что из того немногого, что сам испытал. Это был опыт освобождения от национальности, который дала мне первая война.
Довольно, такое письмо обходится мне безумно дорого, гораздо дороже, чем оно стоит, гораздо дороже, чем то впору тратить на разговор с человеком, который ведь не хочет узнать ничего личного, а сведущ в математике мировой справедливости и умеет, боюсь, читать лишь формулы, а не действительно человеческие слова.
Привет Вам от Вашего старого
Г. Г.
Епископу Теофилю Вурму
Монтаньола, 3.11.1945
Глубокоуважаемый, дорогой господин доктор Вурм!
Спасибо за Ваше письмо, которое я получил позавчера! Как мне жаль, что Вам все еще не разрешили выезжать! То, что Вы говорите о нежелании властей утруждаться дифференциацией, подтверждается моим собственным опытом. После того как Гитлер и Геббельс отняли у меня труд моей жизни, доходы от него и его влияние, руководитель восстанавливаемой оккупационной властью немецкой печати сообщает мне, что мой голос не принадлежит к тем, которые дадут сейчас снова услышать в Германии. Возможно, человек этот лично зловреден, но, наверно, он просто не ориентируется и слишком ленив, чтобы разобраться. Все это противно, да, и все-таки мы рады, что Германия наконец разбита и больше не пытают и не убивают каждый день тысячи людей. Моя жена – еврейка из Буковины, она уже год ничего не знает о своей единственной сестре и почти всех своих родственников и близких друзей потеряла в газовых печах Освенцима. Слишком сильно еще, конечно, проклятие этих вещей, лежащее во внешнем мире на нас, но это так.
