Маргарет Хаббард - Полет лебедя
Столкнувшись с актерами за кулисами, он внезапно оказался в мире, которому были незнакомы нужда и голод. Он продолжал заниматься уроками пения с Сибони, в то время как тот разрешал своему ученику присутствовать на его занятиях с оперными певцами. Поэт Гульдберг, брат того полковника в Оденсе, который подвел его к принцу, дал ему несколько занятий по датскому языку, а добрая дама взяла на себя обязательство научить его немецкому. Декан университета разрешил Хансу свободно посещать университетскую библиотеку и даже позволил брать с собой на ночь некоторые книги. Но пик счастья был достигнут тогда, когда Линдгрен, первый комический актер театра, добровольно вызвался обучить мальчика некоторым комическим сценам из пьес Хольберга.
Что еще жизнь преподнесет ему? Чего лучшего ему еще желать? Ничего. Но она могла забрать свои бесценные дары и делала это безжалостно. Шлепая дальше по лужам, Ханс Кристиан пытался вспомнить что-нибудь хорошее. Конечно, пора бы уже случиться чему-нибудь хорошему. Гульдберг, узнав, что его ученик проводит за кулисами больше времени, чем за его уроками, пришел в ярость и с упреком, который задел мальчика до глубины души, заявил, что не желает больше впустую тратить свое драгоценное время.
Этот дурной пример оказался заразительным. Дален прогнал его из танцевальной школы под предлогом того, что его движения никогда не будут грациозными. Бог театра, Линдгрен посоветовал ему, что если он однажды и станет чем-то, то уж не актером, это точно. И тогда мир, который был для него более реальным, чем сама реальность, захлопнул перед ним свою дверь.
К тому же Снежная королева пришла за его бабушкой.
Когда Ханс Кристиан прочел письмо печатника Иверсена, сообщавшего об этом трагическом событии, мальчик понял, что еще никогда в жизни не находился в состоянии такого глубокого отчаяния.
К физическим страданиям добавилось и психическое напряжение. Положение становилось невыносимым. Деньги, которые дали Вейсе и Сибони, закончились, и они, ничего не зная об этом, советовали мальчику вернуться в Оденсе и попросить мать устроить его в школу. Были и другие люди, к которым мальчик мог бы обратиться за помощью, но он не хотел этого делать. Барьер гордости поднимался все выше, камень за камнем, кирпичик за кирпичиком.
Еще до того, как деньги окончательно закончились, Ханс переехал в еще более бедный район в лачугу, владельцем которой была вдова моряка, и где он спал на соломенном тюфяке на маленькой кухоньке. Каждое утро вдова давала ему чашку кофе, думая, что он ест где-то у друзей. По крайней мере, его не было целый день, а ее больше ничего не интересовало. Она не знала, что весь день он бродит по берегам каналов, рассматривая рыбачьи лодки, и только когда уже не в состоянии переносить голод, заходит в самые дешевые столовые, чтобы съесть маленький кусочек хлеба.
Но именно из таких тяжелых дней черпается жизненный опыт, и, несмотря ни на что, Ханс испытывал чувство удовлетворения. В этой маленькой комнатке Бог был вместе с ним. Каждую ночь Ханс Кристиан вставал на колени и спрашивал: «Скоро ли дела изменятся к лучшему?» Если Бог и не спешил отвечать, то только потому, что время Ханса еще не пришло. Мальчик должен подождать.
Новогодний день принес новые надежды. Ханс Кристиан был настолько счастлив, что негромко напевал, тащась по мокрым улицам. Подошва башмака цеплялась за камни. Он как мог пришил ее, но она каждый раз отрывалась. Может быть, потому, что сегодня был Новый год, старая хозяйка разрешила ему остаться на кухне и работать над своей новой пьесой «Лесная часовня». День принес столько нового, что веселая мелодия так и лилась, привлекая внимание прохожих, а одна женщина даже выглянула из окна и помахала ему.
Ханс Кристиан шел по улицам, направляясь к театру: театр достаточно спокойное место в это дождливое зимнее утро. Сегодня не будет представлений, но швейцар останется стоять на своем месте, чтобы отгонять зевак. Мальчик мягко открыл дверь. Как он и ожидал, старик спал в своем удобном кресле. Закрыв за собой дверь, Ханс Кристиан на цыпочках прокрался через холл, который вел к сцене. Света не было, но он так часто ходил по этому коридору, что знал каждый его дюйм. Вот и сцена, огромная, высокая площадка, уставленная декорациями и мебелью. Занавес был опущен, отделяя от сцены оркестровую яму и зрительный зал. Даже призраки этого места молчали и спали.
Как он только осмелился мечтать, что будет говорить со сцены, на которой стояли великие! Но если бы у Ханса Кристиана не было силы воли, он бы не приехал в Копенгаген и не остался бы здесь. Мальчик осторожно сделал один шаг по сцене, затем другой, пока не оказался в самой ее середине. Теперь он должен говорить. Но у него не было ни единой мысли в голове. Он не мог ничего сказать. Огромное темное пространство впереди казалось путающим, совсем не таким, как в дни спектаклей, когда оно освещено светом рамп и дружелюбных лиц. Он закрыл глаза, но так и не смог ни на чем сосредоточиться. Все строки, которые мальчик выучил, занимаясь с Линдгреном, ушли, исчезли, испарились. Он мог вспомнить только какую-то часть фраз.
Ханс Кристиан опустился на колени, сложил руки, поднял голову к небесам, которые существовали где-то там над балконами, он это знал, и начал молиться. Сначала слова молитвы вылетали быстро, но по мере того, как он говорил, ужас отступал на задний план, речь его стала литься спокойно и сердце наполнилось теплом. Давным-давно он выучил эту молитву у своего отца, но лишь в аллеях Копенгагена ее смысл дошел до него. Никто так пылко не молит о хлебе насущном, как человек, умирающий от физического и духовного голода. Ханс Кристиан понимал то, чему он молился.
Когда мальчик поднялся со слезами на глазах, он улыбнулся в сторону пустых рядов. Все будет так, как надо! Там за углом его ожидало прекрасное будущее. Он ушел со сцены и вернулся в холл. Швейцар все еще спал, и мальчик неслышно прошел мимо него и вновь вышел под дождь.
Воодушевленный и радостный, он побежал по улице в направлении пекарни. Он был так уверен, что его судьба изменится, что решил сегодня купить две булки вместо обычной одной.
Позади Ханс Кристиан услышал стук колес и отступил в сторону, чтобы пропустить экипаж. Колеса повозки обдали его грязной водой. Кто-то махал ему из окна. О! Ведь это та самая маленькая девочка, с которой он разговаривал у канала! С тех пор Ханс ее ни разу не видел, но никогда не забывал о ней. Встреча с «фарфоровой пастушкой» сегодня явилась еще одним хорошим предзнаменованием. Мальчик поднял шляпу высоко над головой и помахал ей в ответ. Несколько капель дождя упали на его соломенные волосы и худую шею. Но Ханс не почувствовал их. В этот момент он был кавалером, кланяющимся своей даме.
