Ефим Гольбрайх - Былой войны разрозненные строки
И в тыл уходит обычная похоронка.
Но во взводе был еще один еврей. Бухарский. Надо сказать, что о существовании бухарских евреев в пехоте почти никто не знал. Цвет лица у них темный, и они больше похожи на жителей Средней Азии. Да и фамилии у них кончаются на «ов». Это вводило в заблуждение, и этого молодого солдата за еврея никто не держал.
В ужасе он бросился к убийце: «За что ты его убил? Он еврей! Ну, и что? — Из-за них война!»
В страшном смятении он выждал момент, когда никто не видит, изорвал и выбросил свою красноармейскую книжку, где в графе «национальность» записано еврей, и попав по ранению в медсанбат, сказал книжку потерял и на вопрос о национальности назвался таджиком.
Никаких сомнений это не вызвало: темный, прибыл из Сталинабада, свободно говорит и поет на таджикском. Выписали новую.
Кончилась война, вернулся домой. Начался обмен партдокументов. Вызвали в райком! У вас записано, что вы таджик, а вы же еврей! страшный грех: еврей «скрывается» под благородной национальностью. Рассказал, как было. Тогда еще уважали фронтовиков. Простили.
Это не вымысел. Этот человек, известный певец, один из основателей Таджикского оперного театра, народный артист Рафаэль Толмасов, был моим соседом и близким другом.
… Кто поручится, что этот случай был единственным?
Один из партизан, по понятным причинам скрывавший в отряде свою национальность, рассказал, что когда к ним в отряд пришел из окружения молодой красавец-еврей, национальность которого из-за внешности скрыть было невозможно, его тут же послали с группой на задание. Вернулись без него. Что? Был бой Нет. Шальная пуля из леса. Из леса? Шальная? И насмерть? Да немцы леса боятся как огня! Их туда танком не загонишь!
Никто ничего не выяснял.
В Москве, выйдя из окружения, пошел в военкомат становиться на учет. Всем интересно, что и как, расспрашивают, где мы, где немцы. Стал рассказывать, показал на карте. Объяснил, что значит «на… направлении наши войска ведут бои». Это оказалось для москвичей не только новостью откровением. Никто не понимал, что если наши войска ведут бои на направлении такого-то города, как сообщалось в сводках Совинформбюро, значит, этот город уже оставлен нашими войсками, он у немцев. Почему-то все — и совсем недавно я сам — вели отсчет от немцев, с запада, а надо было считать от нас, с востока… Гениальная находка руководства.
В увлечении не обратил внимания на шорох шин под окнами.
Вошли двое военных с эмблемой щита и меча на рукавах, вежливо попросили «следовать за ними». Кто-то из слушателей, смущенный «направлением», коренным образом менявшим сущность сводок, позвонил в НКВД. Шпионов тогда ловили с перевыполнением плана.
Энкаведисты оказались хорошие ребята, проверили документы, попросили: расскажи, что ты им рассказывал. Слушали с интересом, внимательно, кое-что уточняли. Потом сказали: Иди. Только больше нигде этого не рассказывай.
И я пошел в МГПИ им. Ленина. Институт был на каникулах. Я был в лаптях, денег ни копейки и жить негде. Директор принял меня очень тепло и участливо, никуда не звонил, посмотрел мою зачетную книжку, зачислил на второй курс, выдал стипендию, обул-одел из каких-то годами не востребованных с институтского склада вещей уехавших и не вернувшихся студентов, и отвел в общежитие.
Этого доброго человека звали Серафим Петрович Котляров.
Вообще особисты относились ко мне хорошо.
Выходя из окружения, под Вязьмой, я встретил свежую, еще не воевавшую дивизию. Дивизия была хорошо вооружена и экипирована и производила внушительное впечатление. Хотелось в ней остаться. Попросился. Седой начальник особого отдела с двумя шпалами в петлицах, проверив мои документы, сказал: Иди, сынок! Ты еще успеешь!
И я успел…
Осень сорок первого
Первый раз немецкие бомбардировщики совершили налет на Москву 22 июля 1941 года, ровно через месяц после начала войны. Всего за годы войны на Москву был совершен 141 налет, немцы потеряли на подступах к столице и под самим городом 1305 самолетов. Москва к этим налетам была готова. На площадях, в скверах и даже на крышах гостиницы Москва и печально известного дома на Набережной были установлены батареи зенитной артиллерии, на подмосковных аэродромах сосредоточено шестьсот истребителей около двухсот из них погибло, в городе из гражданского населения повсеместно были созданы команды для тушения зажигательных бомб, называвшиеся почему-то унитарными.
По вечерам, когда начинало темнеть, из старых узких московских переулков выползали сто двадцать аэростатов воздушного заграждения. Поддерживаемые за лямки расчетом, нередко состоявшим из одних девушек, они были похожи на огромных серых рыб, а в вечернем небе уже казались фантастическими птицами, неподвижно застывшими на высоте, ниже которой немецкие самолеты не отваживались снижаться. Один немецкий бомбардировщик все же задел трос аэростата и рухнул в Москва-реку. Наутро толпы москвичей ходили на площадь Свердлова смотреть на вытащенные из реки искореженные остатки самолета, перенесенные затем в парк имени Горького. Выпрыгнувший с парашютом немецкий летчик приземлился прямо во двор одного из отделений московской милиции. И все же отдельным самолетам удавалось прорваться к Москве. Однажды днем неожиданно прорвавшийся самолет сбросил бомбу у подъезда Большого театра. Одна из бомб разрушила крытый рынок за старой Арбатской станцией метро. Метили в здание Главного Штаба, находящееся рядом, в двух шагах, но промахнулись. Бомба пробила перекрытие станции метро «Арбатская» одной из первых неглубоких и разорвалась в бомбоубежище… Погибло около ста человек. Было попадание в здание «Известий», на Никитской площади взрывной волной сорвало памятник Тимирязеву, попала бомба и в театр Вахтангова, и погиб дежуривший в ту ночь на крыше талантливый актер Куза.
29 октября бомба попала в здание ЦК партии на Старой площади, и снесла крыло, которое было срочно задекорировано и быстро восстановлено. В нем погиб приехавший из Куйбышева драматург, тридцатисемилетний Александр Афиногенов, автор легендарной «Машеньки», вызванный в Москву за новым назначением.
Еженощно горели Фили, зловещее зарево было видно издалека.
Положение усугублялось тем, что около 80 процентов (в количественном отношении) зданий довоенной Москвы были деревянными! Улицы старого города были застроены двух-трехэтажными деревянными домами, оштукатуренными снаружи и оттого казавшимися каменными. Они горели как свечи. Немцы это знали и засыпали город бомбами-зажигалками.
