Федор Кудрявцев - Повесть о моей жизни
Глядя с веранды прямо перед собой через колоннаду и дома на набережной, я упирался взглядом в другую гору, тоже высокую, но не с такой острой вершиной, как у Кройцберга.
Эта вторая гора называлась Драйкройцберг, то есть Гора Трех Крестов. И действительно, на ее плоской вершине уже издали виднелись три больших креста. Как-то, выбрав время, я поднялся и на эту гору. И ничего интересного там, кроме небольшой лужайки да трех больших деревянных, врытых в землю крестов, не увидел. Правда, подъем на гору был очень приятен и вид с ее вершины на город очарователен. А кто и зачем поставил эти кресты, я не запомнил. Слышал только, что какие-то три досужих короля каких-то небольших государств.
Направо от нашего отеля улица мимо площади с большим домом почты полого спускалась вниз и уходила метров на четыреста-пятьсот к подножию какой-то горы, названия которой не знаю. Здесь почти во всех домах были небольшие магазины и лавочки со всевозможным товаром. В витринах этих магазинов я видел пачки русского чая, книги на русском языке с заманчивым ярлычком «В России запрещена». Ни одной такой книги я не покупал и не читал — было не на что купить и некогда читать, да и интереса к ним не испытывал.
Дома через четыре от нас стоял еще один небольшой отель «Вюртембергергоф», а рядом с ним в доме, в узеньком помещении, была аптека. Мне сказали, что в этой аптеке работает фармацевтом русский. При первой возможности я зашел туда. Там действительно оказался русский еврей лет тридцати пяти. Он отрекомендовался мне террористом. Сказал, что бежал из России после революции пятого года. Он похвалился умением делать бомбы и предложил изготовить для меня штучку к завтрашнему дню. Я деликатно поблагодарил его, сказал, что ни в кого бомбу бросать не собираюсь, и, удовлетворившись зубным порошком, ушел из аптеки. Потом я еще заходил туда как покупатель без всякого желания развивать с этим террористом дальнейшее знакомство.
Улица Шлосберг оканчивалась у подножия горы, названия которой я не знал. В самом конце улицы стояла большая белая, очень красивая четырехэтажная дорогая гостиница под странным названием «Пупп» — «Hotel Pupp». Я не пытался разгадывать это название, помню только, что у нее был очень красивый подъезд и множество небольших балкончиков во всех этажах с позолоченными ограждениями. А кругом было очень много зелени и цветов. Гостиница выглядела, как настоящий загородный дворец какого-нибудь богатого монарха.
Однако пора рассказать и о том, как я с первых дней вживался в новые, заграничные условия существования. Итак, на первый или на второй день работы в «Ганновере» я вдруг заметил, что мне мало хлеба. Еду мы получали в кухне, а ели в небольшом служебном помещении в другом углу двора. Съев выданный мне хозяйкой ломтик белого хлеба с тмином с первым блюдом, то есть с супом, я пошел за вторым. Получив что-то мясное с гарниром, я попросил у фрау Петер еще хлеба. Фрау заявила мне, что свою порцию хлеба я уже получил и мне больше не положено. Я ответил, что этого мне мало. Она отрезала мне еще немного, а потом рассказала об этом старшему официанту Францу Лерлу. Он извинился, что не предупредил ее раньше о том, что русские любят хлеб и едят его с первым и вторым блюдами, и попросил хозяйку не ограничивать меня обычным маленьким ломтиком. С тех пор когда я приходил получать обед или ужин, фрау Петер молча подвигала мне батон и нож, а сама, пока я отрезал себе нужный кус, отворачивалась в сторону то ли из деликатности, то ли ее сердце не переносило такого расточительного потребления хлеба.
Мои товарищи, официанты Рудольф, Венцель и Альберт, скоро заметили эту предоставленную мне льготу с хлебом и стали просить меня поделиться хлебом с ними. Когда я вместе с ними шел на кухню за обедом или ужином, они подмигивали мне и говорили:
— Русс, отрежь хлеба побольше и поделись с нами, нам ведь тоже не хватает. — И я отрезал чуть не половину батона и охотно делился с австрийцами, а сам думал: «Эх, вы, бедняги, в своем отечестве не можете есть досыта, просите у иностранца. То ли дело у нас в России, чего-чего, а уж хлеба-то мы едим досыта».
После пары проведенных под периной ночей я убедился, что мне под ней не спать. На родине я привык спать хоть под плохоньким, но под одеялом, в которое можно закутаться. Здесь же перина была тоже плохонькая, но закутаться в нее было нельзя. Под ней можно было лежать, но едва я засыпал и как-нибудь поворачивался во сне, перина сваливалась на пол и ждала, когда я озябну, проснусь и подберу ее.
Об этом неудобстве я рассказал Францу Лерлу, а он хозяйке, и мне в тот же день было выдано одеяло. Ничего не поделаешь, иностранец!
И еще одну льготу получил я от хозяев. Льготу больше нормы пользоваться свечкой.
А дело было так. На нашем чердаке освещения не было. Поэтому хозяйка до моего приезда выдавала слабенькому Францу свечку, чтобы он вечером мог раздеться и лечь спать. Свечки ему хватало дней на десять — двенадцать. Когда я поселился вместе с Францем в этом простом убежище, я сразу же принялся за учебник немецкого языка. Кончив работу часов в десять вечера, мы поднимались к себе. Франц укладывался спать, а я усаживался со свечкой в нише окна у крошечного столика с книгой и тетрадкой и принимался выучивать новые слова и грамматические правила немецкого языка. Одновременно с этим я осваивал и русскую грамматику, так как был в ней, при моем трехклассном образовании в деревенской школе, довольно слаб.
На немецкий язык у меня было отведено очень мало времени, всего шесть-семь месяцев, поэтому я был очень усидчив и проводил за учебником по два-три часа каждый вечер. Свечки мне хватило на три вечера. Франц объявил мне, чтобы за новой свечкой я шел к хозяйке фрау Петер сам, потому что она ему новой свечки раньше, чем через неделю, не даст. Я пошел сам. Фрау сначала удивилась, что у нас так быстро кончилась свечка, а когда узнала причину этого, похвалила меня за усердие в овладении языком и стала выдавать мне свечи, как только они у меня кончались.
Изучение немецкого языка шло у меня успешно. Выученные накануне вечером слова я на другой день старался вставлять в разговор с товарищами и гостями и прислушивался, как они произносят эти слова. Через каких-нибудь месяц-полтора я уже довольно смело мог говорить по-немецки, но, что говорят мне, я еще понимал не все и не сразу, отчего иногда получались неприятные казусы.
Как-то в дообеденное время, когда на веранде не было посетителей, к нам завернул коренастый, невысокого роста, пожилой господин. Он подозвал меня, сказал что-то о погоде, сел за столик и произнес длинную речь о своей любви к пиву, то и дело повторяя слова «теплое» и «холодное».
