Дмитрий Петров-Бирюк - История моей юности
— Нет, Минай Ерофеевич, мал еще Сашка, — покачал головой отец. — Какой из него работник?.. Замордуется на пахоте… Не могу отдать.
— Подумай, Петрович, — настаивал Щербаков. — Денег себе на рубашку заработает… А то, вишь, пузо-то голое… А мне как раз до зарезу погонец нужен.
— Не могу, — твердил отец. — Мал мальчишка.
— Отдал бы, Илья Петрович, — вступила в разговор Людмила. — Все равно без дела бегает по улице…
— Нет… не могу мальчишку мучить.
— Эх, зря, — встав, сказал Щербаков. — Чего, Петрович, зазнаешься-то?.. Что он у тебя дворянин, что ли?.. Надобно приучать парнишку к труду.
— К труду надо приучать, — согласился отец. — Это верно. Но это еще успеется.
— Ну, прощевай, коли такое дело, — сказал Щербаков и вышел.
После его ухода отец рассвирепел.
— Кулак проклятый! — кричал он. — Пришел дитя брать, заморить хочет работой… Мироед!..
— Папа, — спросил я отца. — А что это такое «кулак»?
— А вот Щербаков кулак, — сказал отец, — Это люди, которые выжимают соки из трудового народа… И от труда народного богатеют, наживаются…
Вот так я тогда узнал, что означает слово «кулак».
* * *Какая радость! Отец получил от дяди Иринарха письмо. Из этого письма мы узнали, что Маша, оказывается, живет у него…
Дядя Иринарх советовал отцу распродать свое имущество и переехать в Мариупольский порт, где он жил, открыть там бакалейную лавчонку и заняться торговлей.
Предложение это отца взбудоражило.
— А что, может, в самом деле дернем в Мариуполь, а? — проговорил он, обращаясь ко мне и Людмиле.
Я молчал. Да отец и не особенно посчитался бы с моим мнением, если б я и высказал его. Вопрос его относился главным образом к Людмиле.
— Так — как, а? — снова взглянул он на нее.
— Думаю, что предложение дельное, — проговорила она. — Вам бы следовало поехать…
— Вам? — опешил отец. — А вам? Ты что, не поедешь с нами?..
— А это уж как нашему хозяину заблагорассудится, — хихикнула она. — Если возьмете, то и поеду. Не возьмете — не поеду.
— Поедем, — умиротворенно сказал отец. — Чего там.
Решено было немедленно все распродать и ехать в Мариуполь.
С этого дня и началась у нас распродажа всего домашнего скарба. Распродавал отец все по дешевке, поэтому народу в нашем доме с утра до вечера толпилось много… Вечерами же у нас было море разливанное — распивали могарычи.
Вот с домом дело обстояло труднее. Кому его продашь? В станице жили разные казаки. Были богатые, имевшие крепкое хозяйство, несколько домов и батраков, работавших на них с утра до поздней ночи. Таким казакам наш дом, не отличающийся ни красотой, ни доброкачественностью, и даром был не нужен. У них свои во много раз лучше. Были в станице и середняки. У тех дома хотя и поскромнее, чем у богатеев, но крепкие, прочные. Им также не нужен наш дом. А что касается гольтепы казацкой, которой было в станице немало, то, быть может, и нашлись бы такие, которые с большой охотой приобрели бы наш дом, да денег у них не было ни гроша.
Долго отец не находил покупателя, а потом нашел. Недавно у казака Вохлянцева сгорел дом. И вот теперь он покупал наш, за девятьсот рублей. Но сразу таких денег у него не находилось. Надо было ждать, пока он продаст кое-что из имущества, чтобы уплатить нам.
Однажды мы с отцом остались в доме вдвоем. Людмила ушла в гости к своей приятельнице-дьячихе. Отец вышел в коридор и для предосторожности закрыл на засов дверь. Вернувшись в комнату, он сказал мне:
— Ну вот что, сынок, ты уже большой стал, десятый год. Все должен понимать. Правда ведь, а?
Я кивнул в знак согласия.
— Ну, это и главное. — Отец сел напротив меня и начал довольно смущенно и нерешительно: — Понимаешь, в чем дело, сынок, деньги текут, как вода. Пропиваем много… да… и, чего греха таить, должно, и Людмила-то Андреевна, малость… утаивает… Вот. Ты, конечно, об этом никому не пикни. Понял?.. Я ведь тебе об этом, говорю как сыну родному. Слышишь?..
— Слышу, папа. Я никому не скажу.
— Ну вот это и правильно, — обрадовался отец. — Не надо чужих людей в это дело посвящать… Люди только посмеются. Ты понимаешь, Саша, — прошептал отец, озираясь на дверь, — Вохлянцев вчерась отдал мне пятьсот рублей. Об этом Людмила Андреевна не знает. Через неделю он обещал остальные четыреста отдать… Как отдаст, так сейчас мы и поедем… Так вот, родной, я тебе отдам сейчас эти пятьсот рублей, ты их сохрани, христом-богом тебя прошу… Чтоб и сам сатана не мог бы их у тебя разыскать, не только Людмила… Понял?.. Чтоб она и не подумала об этих деньгах. Кто его знает, может, и вся надежда только на эти деньги будет… Ежели же у меня останутся, то я могу их все промотать. Понял?
— Понял, папа.
Отец вытащил из кармана сверток, завернутый в газету.
— На, — сказал он. — Да смотри, Сашурка, богом тебя заклинаю, не потеряй. Потеряешь — крышка нам тогда.
— Ладно уж, — сказал я снисходительно, но в то же время страшно польщенный таким доверием отца. — Не потеряю, не бойся.
Я засунул сверток за пазуху.
— Э! — сказал отец. — Разве ж можно сюда? Ребята вытащат.
— Да что ты, папа, — засмеялся я, — чудак ты. Разве я тут буду носить деньги? Я запрячу их так, что никто не разыщет… А потом, когда поедем в Мариуполь, я их в мешочек положу да на шею привяжу…
— Ну, гляди!
Я запрятал сверток с деньгами под стреху в сарае.
* * *Весна была в разгаре.
Вохлянцев отдал отцу последний взнос за дом — четыреста рублей. Назавтра мы готовились выезжать в Мариуполь.
А сегодня я решил в последний раз пойти с ребятами в лес. Хотелось попрощаться с ним.
…Лес стоял в своем роскошном весеннем уборе тихий и задумчивый, немного, казалось мне, даже грустный. О чем же он грустит?.. Не о моем ли уж отъезде?..
В этот памятный день мы бегали по полянкам, заросшим молодой сочной травой, рвали букеты алых тюльпанов, играли в чехарду… Да чего только не делали мы в этот день?! А ребята, зная о моем завтрашнем отъезде, были ко мне трогательно внимательны, предупредительны.
Возвращались мы в станицу уже под вечер немного уставшие, страшно голодные, но счастливые и довольные… Как все-таки хорошо быть в кругу своих друзей! Во время веселой игры я вдруг вспоминал о завтрашней разлуке с ними, со всем тем, что я сейчас вижу, к чему так со дня своего рождения привык, и мое сердце наполнялось грустью, к горлу подступал ком…
Я оглядывался во все стороны, стремясь надолго запомнить милую картину родного края.
Кругом тихо. Ни малейшего дыхания ветерка. Болтливые птицы, усаживаясь на ночлег, выкрикивают что-то на своем птичьем языке.
