Тамара Ростовская - Тетрадь из сожженного гетто (Каунасское гетто глазами подростков)
Часто вспоминала рассказ Петронеле о двух лягушках, которые упали в сливки. Одна из них сразу сдалась и погибла. Другая карабкалась по стенкам сосуда, шлепалась вниз, и опять карабкалась до тех пор пока не сбила масло, и выбралась наружу. Эту притчу рассказывала нам Петронеле на уроке истории.
Так протекала моя жизнь среди добрых людей, красивой природы и легкой работы.
Случались, конечно, неприятности и здесь, но, по сравнению с городом, это была тихая заводь пока не приблизился фронт. Бои то приближались, то откатывались куда-то. Изобретательный Пятрас повесил на одной и той же рамке двухсторонний портрет. С одной стороны смотрел ненавистный Гитлер, с другой — тиран и диктатор Сталин. И так, в зависимости от того какие войска были ближе, Пятрас переворачивал портреты.
Но в один не совсем прекрасный летний день Вера и Пятрас засобирались в дорогу. Они очень боялись большевиков и понимали, что Сибири не избежать. Тем более что брат Веры был сослан в ГУЛАГ еще в 1940 г.
Зуд «писательства» не оставил меня и здесь и, раздобыв толстую тетрадь в клетку, я опять начала почти каждый день записывать что с нами происходит. Этим записям я не придала форму дневника, ибо не могла обо всем писать откровенно, как в дневнике. Я все еще была вне закона, и об этом никто не должен догадываться, а тем более прочесть. Здесь привожу отрывок из этих записей.
Под небом, озаренным огнем. Пакамачай
По воле случая, летом 1944 г. я очутилась в имении Пакамачай. Имение находилось близко от литовско-латвийской границы. Недалеко от этого места шли бои. В спокойные минуты я записывала, что происходит с нами.
— Элянуте, — раздался голос снизу, — спустись.
Гремя клумпами, слетаю с лестницы и останавливаюсь возле жены управляющего Веры.
— Кончайте с Казей собирать вишни и выберите косточки. Уже последние вишни, если их не собрать, то скворцы поклюют.
— Хорошо, — отвечаю, и, взяв корзину, спускаюсь в сад.
Уже несколько месяцев я здесь. Я — это Элянуте Савицкайте. Так написано в моих фальшивых метриках. А вообще-то, я — совсем не я, ибо быть собой мне запрещено законами Третьего Рейха. Но в пятнадцать лет очень хочется жить.
Пакамачай — красивое имение, стоит на берегу небольшой, но быстротечной речки Камате. Рядом — лес.
Управляющие — Пятрас и его жена Вера — на редкость хорошие люди. Добры ко мне.
— Пятруте, где хозяйка? Я принесла ягоды…
Что тут творится! Вера и Пятрас складывают вещи в мешки, а старая, мать Пятраса, рыдает.
— Элянут, — говорит хозяйка, — русские у Пасвалиса, мы уезжаем. Хочешь бежать с нами?
— Что? — Я растерялась. Не знаю.
Вера добавляет:
— Остаетесь самая младшая и самая старшая — хозяйничайте! Ты — «Маленькая хозяйка большого дома».
У меня сжалось сердце. Они уезжают. О, Адонай, Адонай!..
— Но послушайте, если русские сегодня у Пасвалиса, то завтра утром они будут у нас, — говорю домочадцам.
— О, Боже! — охает Пятруте, рассказывают, что они очень жестокие, вырезают всех, сжигают все.
— Ax, перестаньте, Пятрут, за что нас будут убивать? Мы — рабочий люд.
— Иди ты, дитя, не рассуждай, еще ничего не понимаешь, схватит тебя какой-нибудь «русак», потащит в канаву, тогда будешь знать.
А, причиняешь мне боль горбатая ведьма. Хорошо, буду молчать.
Бум, бум, бим, бим, — стенные часы пробили четыре. Вскакиваю с кровати и выбегаю во двор. Русских еще нет? Бегу к дороге — никого не видно. Ну, зачем им ночью идти? Придут утром.
«Бум, бум, бум» — послышался близкий взрыв, и над лесом взвилось пламя…
Слышу, Балис говорит Марте:
— Увидите, госпожа, завтра здесь будут русские. Немец бежит…
— Ну, девчонка, что так поздно встала? Уже театр кончился, — приветствовала меня утром Марта.
«Девчонка» — это обращение всегда вызывает во мне горечь, и я чувствую к Марте неприязнь.
— Какой театр? — спрашиваю.
Вот, говорит, проехала по шоссе по направлению к Салочай немецкая армия.
— Пусть себе, не мое дело. Ну, а выстрелы еще слышны? Нет? Я слышала на рассвете, как весь дом сотрясался.
Вдруг близко раздался взрыв. Пауза. И воздух сотрясло мощное извержение ада. «Бум, бум» — бегу к дому.
«Бум, бум» — бежим в сад. «Бум», будто следует за нами, «И, и, и» — завизжала пролетающая граната, и «бум, бум, бум», — с угла дома на наши головы посыпались кирпичи.
Возникла паника… Балис кричит: «В подвал!», Пятре: «К речке!», Марта, смертельно бледная, кричит: «Погибли!».
Внезапно разверзшийся ад поверг всех в страх.
— Как посыпались кирпичи, как посыпались! — могли нас всех убить — делятся впечатлениями домочадцы.
— Сейчас бежим, — командую я.
Кто взял масло, кто схватил хлеб, нож, пальто и все понеслись кто-куда. Мужчины уже давно разбежались, словно зайцы, и сидели, спрятавшись, во ржи. Бредем через хлеба, без дороги, спешим по направлению к лесу. Всех занимает одна мысль — сожгут или нет.
Слезший с дерева, Скуюс сообщил последние известия: весь большак, словно муравейник, кишит солдатами, какой армии — невозможно различить. Недалеко от Салочяй горят хаты…
Балис отправился в разведку. Бабы политикуют. Этого я не могу вынести. Все кричат вместе, размахивают руками, городят чепуху. Мы с Мартой идем домой. Включаю радио. Слышится только «тра-ля-ля» и «тра-ля-ля», больше ничего. Выглянула в окно и вижу — старая идет с двумя солдатами.
— Русские, немцы? — промелькнула мысль.
— Здравствуйте, товарищи, — встречаю их.
— Здравствуй! Русская?
— Нет, литовка. Заходите, пожалуйста, перекусите.
Входят. Посылаю Лизу за пивом. Ничего, не страшные. Кажется люди, как и все. Успокаиваюсь.
Входит Марта.
— Ох, товарищи! — Она так радостно приветствует их, словно ждала всю жизнь.
«Артистка!» — думаю злобно. Наблюдаю за ними. Вижу только томимых жаждой людей. Есть не хотят. Выглядят хорошо. Видно, не голодают. Жадно пьют пиво.
— Вот пива-то я давно не пил, — говорит солдат. Четыре года воюю, а пива во рту не имел.
И так целый день шли солдаты один за другим. Лошадей всех вывели, пиво все выпили, а все еще идут и идут. Вот сейчас подходит толстый такой солдат с жестоким выражением лица.
— Где хозяин? — подошел к нам солдат.
Амис принялся лаять.
— Амис, перестань!
Солдат вытаскивает пистолет и целится в собаку.
— Не губите его, — просим, — это наш друг.
— Где хозяин? — повторяет вопрос солдат.
— Уехал.
— Куда?
— Мы не знаем.
