Топи и выси моего сердца. Дневник - Дугина Дарья Александровна

Я больше никогда не надену красный. Это мой самый нелюбимый цвет. Ныне – разбила в кровь свою надежду, шансы и остальное. Лучше бы разбила бокал, но он не сердце – из пластмассы был. Я снова завернусь в свой черный – с сумбурной походкой и очень грустным взглядом. Я истлеваю, больше нет сил – пусть тело несет меня само, куда заблагорассудится: ведь оно гораздо мудрее, чем моя хромая душа.

Иногда по ночам мне снится, что я вою, как волк, изо всех сил. Так воет оскорбленная миром душа, обделенная духом душа – заброшенная одна в мир, вышвырнутая на окраину шелковая тряпочка, которой перевязали рану, а потом выкинули. Ибо кровь, засохшая, портит лоскут. Иногда снится вой, кровь и вкус, засыхающий на губах неуверенным хромым шагом. Чтобы подобие вечности в мире копий истлело и была бы только вечность, которая и есть миг… Где мое ницшеанство? Я впадаю в ритм сентиментальной истлевающей прозы, дай Бог мне ее осенить огнем!

Сильно на меня произвела впечатление смерть Гиви [173]. Почему-то к нему я сразу почувствовала безумное почтение – хотелось приклониться перед ним. Ниже, чем стоит земля. Хотелось быть с ним там, на войне, хотелось быть… А все умирают и этот процесс монотонен, как лестовка осенью, лежащая посреди осеннего сада – одиноко, как усадьбы, погибающие под холодным октябрьским дождем, как стонущий в ночи деревянный пол, как лужи, теряющие свою легкость в ноябрьском заморозке.

Так проходит жизнь. Истлевание. Умираем!

Хочется взять и швырнуть все, что внутри, на лист.

Мне нравится запах прогоркших вагонов, которые исполнительно движутся по Кольцевой. От утра к сну. Запах изношенных тряпок. И искривленный симулякр свежести.

Я – это юг холодеющих тел.

Карсон Мак Каллерс. [174] Она умерла от алкоголизма, укутавшись в одеяло. В шезлонге океанского лайнера. Все ее книги об ужасающем одиночестве. Все ее книги о жестокости безответной любви. И это все, что от нее осталось. И праздный турист нашел ее тело. Известил капитана. И ее быстро унесли куда-то вглубь корабля. И все по-прежнему так, как она написала.

Один ботинок в углу стоит вертикально. Другой лежит на боку.

Ага, некоторые жизни созданы для того, чтобы их провалили.

Интересно, поют ли мертвые песни? Если да, то кажется мне, что я слышу их, если нет – то, может, все-таки поют? А когда люди умирают, как устроена география потустороннего царства? Пересекаются ли они с теми, кого считали кумирами и богами? Видят ли они нас и как долго? 40 дней бродят по земле?

Я, когда езжу по маршруту Москва – Санкт-Петербург и обратно, всегда всматриваюсь в ночи поезда в темные безысходные русские деревни. С покосившимися заборами и пугающе завораживающими домиками, всегда нескладными и неловкими. И представляю: а как бы было, если бы я была там, жила всегда, как в холод просыпалась бы, обнаруживая рядом железную дорогу и разрушенные сараи. И так от этих грез тепло и страшно! Русская смерть сплошная.

А тут едешь и видишь деревеньки с церквами каменными, да поля такие строгие и ухоженные. Здесь даже деревья растут строго, последовательно, по заветам Декарта. А у нас…

Политика – как форма метафизической меланхолии.

Из Сицилийского Дневника:

Агридженто [175] лежал обнаженным перед огромным морем, скрывающим за своими туманами её, Африку.

«Держу тебя, Африка!» Д’Аннунцио [176].

Вчера я прожила внутри себя распятие. Сон. Будто я во Франции – в салоне черной пневмы. Одна посередине, в глазах чернеет (они наливались нефтью), и перед глазами только чья-то соломенная кожа, да, и высокомерная улыбка, обольститель!

Путь к аббатству [177] показали нам две девушки и одна ящерица – две хранительницы аббатства и компаньон.

Как полагаете, надо ли каждый раз при произнесении слова «я» надрезать себе плоть? Думаю, стоит хранить свое тело для нисхождения в него Бога. Как скульптура – аббатство короновало меня – я должна проявить Бога в себе.

Сицилия венчала меня на царство. Я нашла корону Гогенштауфенов!

Тело – это корабль, на котором по мрачным водам несется душа.

Ник Кейв. Чай, пожалуйста. Гречишный чай, пожалуйста. Один, пожалуйста. И вам, пожалуйста, тоже гречишный чай, пожалуйста. Обнимите меня, пожалуйста. Закутайте, пожалуйста, в нетяжелое одеяло. В плитник-одеяло. В плитник страданьица. Предуготовление к смерти – плитничок.

Бежала в сторону ветра. Сила мертвых иногда переходит в живых. Как же вы меня вообще терпите? Я бы не вытерпела!

Спинбайк.

Лекция про иерархию («Листва» Москва) – опыт осмысления Дюмона [178] – заход с Платона – ноябрь 2021. Стрим у Росова (поговорим о тумане и упокоенных) 23 октября. Манифест «Новых Правых» [179] – перевод выверить. Лекция «Православный Феминизм» [180] (Когда? До конца года). Анри Корбена [181] дочитать.

Гвозди посильнее. Научиться ломать себя.

Сейчас бы, конечно, можно было бы сказать, что из 7 подписчиков этого дневника 6 – собственные аккаунты. Но пока еще это не так…

На спине белые полосы от двух дней Анатолии, которые были резко вырваны у сложного июля. Как раз в те дни я упустила коллегу, который мог бы сегодня жить. Наверное. Будь я более внимательна и строга. Странная поездка. Волевой акт, злость, отъезд и такой же стремительный возврат.

Двух дней хватило, чтобы понять, что мне нужно в холодную Москву. И снова шло все своим чередом. Эфиры. Подъемы. И человек подходил к преддверию смерти.

Мама с утра звонила, хотела сказать, что умерла бабушка, но я перебивала сиюминутными вопросами по оформлению гроба Игоря. Потом сказала спокойно: бабушка умерла. Услышала живым голосом. Ее любила. Правда. Но все это не важно. Я мечтала, что научусь быть хладнокровной и спокойной настолько, что могу стрелять в ближнего. Ладно в его плитник. Но стрелять. Как настоящие товарищи. Есть такие, кто так умеет. Но не вышло.

Добрый утр.

Задание не плакать. Игорь [182] отлично выглядел между прочим. Лучше некоторых. И кстати ковид-гроб открыли. Я не думала. Выглядит строго и мудро. Молодец Игорь Николаевич. Врач. Спокойный.

Прекрасный батюшка провел ритуал, литию. И в проповеди сказал: «Обязательно выходить замуж и рожать детей!» Моя картина мира снова пошатнулась.

Самое страшное гонение – отсутствие гонения. [183]