Полина Чех - Александр Столетов
В конце 1893 года готовится IX съезд русских естествоиспытателей и врачей. Консервативная часть профессорского состава беспокоится, что Столетов вынесет на съезд дело с диссертацией Голицына. Ректор Некрасов обращается в комитет по подготовке съезда и пишет лично председателю комитета Тимирязеву:
«Вам, без сомнения, хорошо известно, что в физической секции предстоящего IX съезда русских естествоиспытателей и врачей заявлены некоторыми лицами (например, профессором Н. Н. Шиллером) рефераты, относящиеся к диссертации князя Голицына. Вы знаете также, что ввиду еще нерешенного в факультете спора об этой диссертации есть риск обострения этого спора во время указанных рефератов, что может повести к неблагоприятным результатам либо в отношении условий гостеприимства, либо в отношении достоинства спорящих сторон, связанных с факультетом и университетом. По этим соображениям, мне казалось бы, что правила взаимной деликатности отношений, с одной стороны, лиц, принадлежащих к факультету и Московскому университету, а с другой стороны, гостей, имеющих приехать на съезд, требовали бы, чтобы по возможности вовсе не ставить в секциях съезда рефератов и суждений по таким щекотливым вопросам, как не решенный факультетом вопрос о диссертации князя Голицына. Во всяком случае считаю своим долгом покорнейше просить Вас принять те и или другие меры к тому, чтобы отстранить возможность вышеуказанных обострений на съезде, дабы гости и лица, исполняющие долг гостеприимства, не превратились в воюющие стороны.
В видах охранения деликатности отношений во время съезда я, со своей стороны, буду просить и князя Голицына не выступать с ответами на чьи-либо возражения против его диссертации, предъявленные в заседаниях съезда».
Все это письмо пропитано фальшью и двуличием. В одном из писем Голицыну тот же Некрасов замечает, что существует группа лиц (Столетов, Тимирязев, Марковников и другие), которая «ставит университет и факультет на край пропасти <…>. Теперь эта группа лиц несколько ослаблена, но она все еще сильна своей железной непреклонностью».
Голицын начинает понимать, что все попытки защитить его диссертацию превращаются в фарс, что его «союзники» желают превратить ее в последний удар по великому физику. И он запрашивает снятие своей диссертации с обсуждения. В письме от 29 ноября Некрасов уговаривает его этого не делать. Но Голицын непреклонен. 6 апреля 1894 года совет физико-математического факультета постановил: «Определено: дальнейшее суждение по делу о диссертации <…> прекратить».
В декабре 1893 года открывается IX съезд естествоиспытателей и врачей.
Столетов возглавляет его физическую секцию. Он предлагает, помимо утренних заседаний по работам членов секции, устраивать еще и послеобеденные для обзора новостей физики и демонстрации новинок.
«Сюда стекалось столько членов и публики, – рассказывает удовлетворенный Столетов Михельсону, – сколько влезет, и думаю, что многие москвичи записались в члены именно ради этого. Всего было 4 таких демонстративных заседания, всегда при полной аудитории, а именно: I) Дифракционные решетки Ролана и карты спектра (Столетов), опыты Тесла (Щелгяев), разряды в трубках без электродов (Брюсов), опыты с сильными переменными токами (Лебедев) – между прочим опыт д'Арсонваля, нечто вроде безопасного самоубийства. II) Опыты Любимова – к физике падающей и брошенной системы, к учению об атмосферном давлении (Любимов), биения верхних тонов (Столетов), динамо-машина с двухфазными и трехфазными токами (Боргман), анализ звуков по методике Фрелиха (Лебедев). III) Систематическое изложение и демонстрация опытов Гертца (Лебедев). IV) Цветные фотографии Липпмана (Столетов), фонограф Эдисона (Блох). <…> Все сошло крайне гладко и красиво, и восторгам не было конца. Особенно отличился Лебедев: его длинная лекция по опытам Герца была мастерски сказана и обставлена».
Особым успехом, конечно же, пользовались последние заседания. Вот что пишет Столетов про демонстрацию фонографа:
«Успех вышел колоссальный – нечто небывалое. Представьте себе битком набитую аудиторию. Начинаю я – кратким объяснением (около получаса), с рисунками в приложении. Затем перед нами поочередно раздаются соло на кларнете, декламация Южина, пение Nikita, английская сцена со свистом и хохотом, и пр. и пр. Затем начинаем творить новые фонограммы: певица поет романс, граф Толстой fils (студент) играет на балалайке, студенты поют „Вниз по матушке“ и „Gaudeamus“; все это по очереди записываем и воспроизводим. В заключение всего я прокричал по-английски фонограмму к Эдисону (она будет ему переслана) и отправил от имени профессоров и студентов телеграмму ему же.
Удивительное зрелище представляла аудитория в эти три вечера (8–11 ч.). Энтузиазм беспредельный; досталось и Блоху, и мне! Теперь мы нашумели на всю Москву; последние вечера к нам ломились уже посторонние лица. А снаряд действительно волшебный!»
Съезд широко освещают в печати. Например, на январском номере юмористического журнала «Будильник» изображают Тимирязева, Столетова и Сеченова, которые подбрасывают дрова в костер, разведенный для уничтожения ледяного истукана с надписью «невежество». Внизу надпись: «От пламенных речей и огня науки даже невежество начало таять… К сожалению, из членов съезда не многие растапливали костер, большинство только грелись около него».
В конце съезда Тимирязев произносит заключительную президентскую речь:
– В деятельности секций выдвинулась вперед одна особенность, встреченная общим сочувствием: это ряд блестящих демонстративных сообщений и научных выставок. Пальма первенства в этом отношении по всеобщему признанию должна быть присуждена секции физики.
Благодаря неутомимой энергии и таланту профессора Столетова и его талантливых и энергичных сотрудников члены не одной только секции физики, но и других секций могли ознакомиться с рядом блестящих новейших опытов, какие можно увидеть в такой форме разве что в двух-трех научных центрах Европы.
И только Климент Аркадьевич заканчивает, все две тысячи членов съезда, переполнившие Колонный зал, как один, встают и устраивают десятиминутную овацию Александру Григорьевичу. Стены буквально дрожат от аплодисментов.
Так Москва ответила на холод Петербурга.
«Несколько недель тому назад я было думал совсем устраниться от участия в съезде, – признается Александр Григорьевич Михельсону. – Теперь вижу, что съезд был мне полезен, да и я был полезен съезду. По правде скажу, мы себя показали и утерли нос кое-кому».
Через несколько дней физики дают обед в честь Столетова и преподносят ему памятный альбом со своими фотографиями. Это их свидетельство уважения нескольким десяткам лет трудов во славу физики.
«Это были последние приятные моменты в жизни Александра Григорьевича», – так обозначил съезд профессор Соколов.
Столетова все яростнее стараются изжить из университета.
Осенью 1894 года происходят очередные студенческие волнения. В Ливадийском дворце в Крыму скончался Александр III, профессору В. О. Ключевскому поручают надгробную речь. И когда историк принимается прославлять императора, в зале раздаются свистки. То же самое повторяется после лекции, когда профессор уходит. Начинаются разбирательства.
«Правление опросило названных студентов об участии каждого из них в произведенном нарушении порядка и, обсудив все обстоятельства дела, постановило: трех из наименованных студентов подвергнуть увольнению из университета без прошения и без права обратного поступления в тот же университет, но без воспрещения поступления в другие университеты; выговору и аресту двух студентов, одного на 7 дней, другого на 3 дня; одного аресту на 3 дня; трех выговору и одного также выговору», – записано в протоколе.
«Так как в том же заседании было рассмотрено и разрешено еще 72 дела, помимо чтения и утверждения длинного протокола предшествующего заседания, вышеприведенный судебный приговор из десятка подсудимых был, очевидно, произведен очень поспешно, – вспоминал профессор В. И. Герье. – Быстро распространившийся слух об этом приговоре взволновал студенчество, так как-де в манифестации принимало участие больше 10 лиц, пришли с других факультетов студенты, густо наполнившие широкую лестницу, ведшую в аудиторию второго этажа и обширный вестибюль. Но для всех было очевидно, что суду и каре подверглись немногие случайно замеченные при шапочном разборе.
Поэтому на следующий день, в пятницу 2-го декабря, в химической лаборатории собралась сходка. Туда была призвана полиция, переписавшая „не успевших разбежаться“, и результатом этого была высылка полицией 49 студентов из Москвы».
В конце концов московский обер-полицмейстер направляет донесение «Записка о роли „Союзного совета землячеств“» министру народного просвещения Делянову: «Как бы то ни было, „Союзный совет“ вел себя благопристойно до осени нынешнего года, когда болезнь, а затем и кончина государя императора Александра III вызвали в публике всевозможные толки и предположения. <…> Распространились самые нелепые слухи вроде отмены охраны, производилась крайне тенденциозная критика минувшего царствования, и в конце концов разговоры эти настолько взволновали и разожгли молодежь, что студенты рвали в стенах университета на глазах начальства подписные листы на венок усопшему государю императору, произнося при этом самые возмутительные речи <…>. Ввиду этого „Союзному совету“ было сделано предостережение, члены его были переписаны, но это не подействовало, появилась новая прокламация <…>. Второе предупреждение также не оказало никакого действия, и вышедшие студенты в первой же портерной собрали сходку, на которой и решили продолжать свое дело далее <…>. Администрацией решено было сорвать настроение и ходатайствовать о высылке из Москвы всех наиболее видных главарей кружков, без различия их партийных оттенков, наравне с переписанными членами „Союзного совета“, которые, выпустив вышеуказанные прокламации, утеряли тем веру, вышли из границ своей программы и явились такими же агитаторами, как и другие лица, – в общем, предполагалось выслать около 50 человек». Так, используя инцидент с освистанием профессора, правление хотело избавиться и от многих других неугодных студентов.
