Максим Бельский - Неизвестный Фридрих Великий
Екатерина Великая, которую невозможно отнести к почитателям Фридриха, тем не менее писала: «Увы, следовало бы удивляться ему (то есть Фридриху Великому) и стараться подражать!»
Рудольф Аугстайн (Rudolf Augstein) в книге „Preußens Friedrich und die Deutschen” говорит прямо: „Friedrich war nicht das, wofür man ihn ausgibt” («Фридрих не был тем, за кого его выдают»).
Известно, что основателем социологии как самостоятельной и целостной науки об обществе стал великий французский ученый и философ-позитивист Огюст Конт (1798–1857). Он-то и ввел в оборот термин «социология», то есть учение об обществе, которое он также называл социальной философией. Он известен также и тем, что ненавидел дух милитаризма и агрессии. Одной из его идей в этой связи было убрать из памяти человечества имена всех завоевателей. Например, он предлагал дать другое название месяцу июлю, чтобы навсегда стереть из человеческой истории память о кровавом завоевателе Юлии Цезаре. Так вот, в список с именами великих ученых и тружеников, которые внесли неоценимый вклад в дело развития цивилизации и просвещения, он внес имя Фридриха Великого.
Как же совместить воедино утверждение о том, что Фридрих Великий был безжалостным завоевателем, но при этом серьезные ученые не внесли его в список агрессоров?
* * *Врагов у Фридриха Великого было великое множество, даже после смерти его не забывали поливать грязью, приписывая разные преступления, которых на деле он никогда не совершал. Многое о его жизни можно узнать из мемуаров Вольтера, но даже к этому яркому свидетельству следует относиться более чем скептически. Вспомним, ведь сначала это был Вольтер, прославленный автор «Эдипа», «Заиры», «Генриады», «Трактата о метафизике» и «Истории Карла XII», которым Фридрих искренне восхищался и которого пригласил к себе и назначил камергером прусского двора с огромным жалованьем.
Фридрих и Вольтер в Сан-Суси
Неудивительно, что идеи Вольтера вызвали восхищение у Фридриха. Приведу несколько примеров из творчества философа.
«Сто сражений не приносят ни малейшей пользы роду человеческому».
«Люди ошибаются; великие люди признаются в своих ошибках».
«Я подобен истинно набожным людям, которые любят религию, невзирая на злодеяния лицемеров».
«Проклятые пауки! Долго ли вам терзать друг друга, вместо того чтобы делать шелк?»
«Очень трудно угодить публике. Есть, однако же, секрет, как понравиться ей при жизни: для этого нужно лишь, чтобы человек был во всем совершенно несчастлив».
«Мы всегда говорим, видя чью-нибудь преждевременную смерть, что жизнь есть сон, что люди не что иное, как скоропреходящие тени, что нельзя ручаться ни за один миг. Это всё правда; но через минуту после этих рассуждений начинаем действовать и делать прожекты, словно бессмертные».
«Утверждаю, что женщины имеют более мужчин твердость духа».
«Болезнь доставляет нам большую выгоду: она избавляет нас от общества».
«Права людей превратились ныне в химеру, но право сильнейшего, по несчастью, не химера!»
«Нет ничего безрассуднее, чем желать ослепить умы, которые хотя однажды видели свет».
Вольтер
А потом это стал новый Вольтер – алчный стяжатель, который проявил себя как нечестный и неудачный спекулянт, порвавший с королем. А. С. Пушкин, великий русский поэт, так написал в статье «Вольтер»:
«Наперсник государей, идол Европы, первый писатель своего века, предводитель умов и современного мнения, Вольтер и в старости не привлекал уважения к своим сединам: лавры, их покрывающие, были обрызганы грязью. Клевета, преследующая знаменитость, но всегда уничтожающаяся перед лицом истины, вопреки общему закону, для него не исчезала, ибо была всегда правдоподобна. Он не имел самоуважения и не чувствовал необходимости в уважении людей. Что влекло его в Берлин? Зачем ему было променивать свою независимость на своенравные милости государя, ему чужого, не имевшего никакого права его к тому принудить?..
К чести Фридерика II скажем, что сам от себя король (здесь и далее в цитатах везде подчеркнуто мною. – М. Б.), вопреки природной своей насмешливости, не стал бы унижать своего старого учителя, не надел бы на первого из французских поэтов шутовского кафтана, не предал бы его на посмеяние света, если бы сам Вольтер не напрашивался на такое жалкое посрамление».
Что же имел в виду Александр Сергеевич? Это прекрасно объясняет российский историк и писатель Сергей Эдуардович Цветков: «В то время в Германии весьма прибыльным делом считалась скупка и перепродажа саксонских податных свидетельств, с правом получения процентов с них в срок, указанный в документах. Однако Фридрих запретил пруссакам производить финансовые операции с саксонскими бумагами.
Вольтер был камергером прусского двора, но не прусским подданным. Соблазн наживы был слишком велик для него, между тем как ему более, чем кому-либо другому, следовало опасаться нарушить волю короля.
Он решил действовать через Авраама Гиршеля, берлинского негоцианта, у которого незадолго перед тем взял напрокат бриллианты для роли Цицерона в придворном спектакле. Теперь Вольтер поручил ему скупить саксонские податные свидетельства за шестьдесят пять процентов их стоимости. Гиршель выехал в Дрезден и написал оттуда, что может приобрести бумаги только за семьдесят процентов. Вольтер дал свое согласие на сделку. Буквально на следующий день он получил от Гиршеля письмо, где тот говорил уже о семидесяти пяти процентах стоимости. Вольтер заподозрил, что его поверенный ведет нечистую игру, и опротестовал самый крупный из выданных ему векселей. Гиршель возвратился в Берлин, потребовав возмещения дорожных издержек. Вольтер вместо этого выразил желание приобрести находящиеся у него бриллианты. Покупка состоялась за тридцать тысяч талеров; прибыль от сделки должна была удовлетворить все претензии Гиршеля к Вольтеру.
Мотивы и детали дальнейшего поведения Вольтера неясны. Он почему-то стал требовать обратно деньги, утверждая, что оценка камней была завышена; Гиршель отказывался это сделать и в свою очередь обвинил Вольтера в том, что он пытался возвратить ему поддельные драгоценности. Достоверно известно только то, что произошла бурная сцена, во время которой Вольтер схватил почтенного негоцианта за горло. Тот подал в суд. Начался скандальный процесс, закончившийся не в пользу поэта.
Фридрих получил отличный повод унизить Вольтера: королевский камергер нарушает королевский приказ да еще судится с евреем – куда уж дальше! (Впрочем, нелестный для Вольтера отзыв об этой истории дал и Лессинг, которому тогда было двадцать два года: его, голодного студента, Вольтер нанял для перевода на немецкий язык требуемых для суда бумаг.) Напрасно Вольтер пытался представить дело так, что будто бы лишь теперь узнал от берлинского бургомистра о запрете покупать саксонские податные документы, – король не дал провести себя.
Фридрих стал холоден и резок со своим камергером; после окончания рождественского карнавала он уехал в Потсдам, впервые не взяв с собой Вольтера, который заканчивал процесс. Рождество было для поэта необычайно грустным. «Я пишу тебе у печки, с тяжелой головой и больным сердцем, – делился он с госпожой Дени своими горестями. – Смотрю в окно на Шпрее, она впадает в Эльбу, а Эльба – в море. Море принимает и Сену, а наш дом в Париже близко от Сены. Я спрашиваю себя, почему я в этом замке, в этой комнате, а не у нашего камина?»
Через четыре дня в своем насквозь промерзшем жилище он получил письмо от Фридриха: «Вы можете вернуться в Потсдам. Я рад, что это неприятное дело кончено, и надеюсь, что у Вас не будет больше неприятностей ни с Ветхим, ни с Новым Заветом. Дела такого рода обесчещивают. Ни самыми выдающимися дарованиями, ни своим светлым умом Вы не сможете смыть пятна, которые угрожают навсегда запачкать Вашу репутацию».
Побитого пса пускали в дом»[76].
Пушкин подвел итог: «Что из этого заключить? что гений имеет свои слабости, которые утешают посредственность, но печалят благородные сердца, напоминая им о несовершенстве человечества; что настоящее место писателя есть его ученый кабинет и что, наконец, независимость и самоуважение одни могут нас возвысить над мелочами жизни и над бурями судьбы».
2Фридрих II очень скоро осознал, что глубоко ошибся в том, кого раньше считал величайшим философом, и постепенно стал утрачивать к нему интерес как к личности. Ему только и оставалось, что сказать: «Как жаль, что такая жалкая душонка досталась такому острому уму». Так что Вольтер после разрыва с Фридрихом II – это разочарованный человек, считающий себя обиженным и желающий отомстить своему обидчику. Возьмем, например, его ироническое отношение к стихам Фридриха. Чем являлись стихи для короля, можно понять из его письма к принцессе Амалии: «Часто мне хотелось напиться, чтоб забыть свои горести, но я не способен пьянствовать, поэтому ничто так не успокаивает меня, как сочинение стихов. Пока я охвачен стихотворной горячкой, несчастья для меня не существуют».
