Аркадий Сахнин - Не поле перейти
Исчезла, будто растаяла, моя соседка.
- Что будем пить? Аперитивчик, вино, водку? - весь сияя, говорил Трусов, присаживаясь к столику.
Он перечислял множество людей, с которыми готов меня познакомить. Можно и сейчас подойти к столику, где они сидят, можно любого подозвать к нам. Они увидели Трусова, то и дело оборачивались, пытаясь разглядеть в полумраке, с каким это новичком сидит суетящийся, неумолкающий Володька. Он называл их фамилии, характеризуя каждого, приводя любопытные, на его взгляд, детали биографий.
- Особенно интересно вам будет познакомиться с Муштаковым... Что-то пока не видно его, - говорил он, озираясь. - Смотрите, смотрите, неожиданно зашептал, - видите, девушка... Которая вошла... Видите, с сигаретой, в ажурных брюках? Это Таня Баранова [По некоторым соображениям фамилии Тани и некоторых других изменены, фамилия Муштакова, все адреса и места действия подлинные.]... Страшная трагедия...
В тот момзнт мне неинтересна была история какойто Тани. Я понял, что встреча с Муштаковым стала реальной, и хотел побольше услышать о нем. Но Трусов, перейдя на шепот, стал рассказывать о Тане.
Впоследствии я беседовал с ней, с ее отцом и некоторыми его друзьями. Трагедия в самом деле страшная.
Однажды она попросила у отца денег для поездки с туристской группой в Советский Союз, на свою родину, о которой слышала столько противоречивого.
Хотела увидеть улицы, кафе, кино, где все говорят только по-русски.
Баранов мог всего ожидать от своей взбалмошной дочери, но только не этого. "Дочь Баранова, бывшего прокурора армии Власова, одного из руководителей радиостанции "Свобода" - в СССР?" Да ему не простят этого. Он кричал на нее, и его оскорбления вызывали все большее озлобление Тани. Чем сильнее поносил дочь, тем упрямее она стояла на своем. Не находя доводов, кроме десятки раз повторенных, будто ее там растерзают, Баранов в бессилии сказал: "Если бы ты пошла на панель, это было бы для меня меньшим ударом, чем безумие, на которое решилась". С тем же упрямством она повторяла - все равно поедет, если и не даст денег, если даже придется для этого идти на панель.
Слова, сказанные сгоряча и в озлоблении, были слишком далеки от мыслей и тем более поступков Тани. Но Баранов не выдержал. Наотмашь ударил ее по лицу, еще раз, еще, пока она, как звереныш, не бросилась на него, царапаясь и кусаясь. Он оторвал от себя дочь и грохнул об пол.
В больницу отвез ее сам, объяснив, как избили девушку хулиганы. Она была в сознании, слышала его слова.
Спустя месяц, в день выписки из больницы, он приехал за ней в назначенное время. Дежурная сестра сказала, что девушка давно ушла, дожидается его на скамейке в парке.
Таня не дожидалась отца. И домой не вернулась.
Уехала во Франкфурт-на-Майне, где они раньше жили, в кредит сняла комнату близ Таунусштрассе, взяла напрокат у хозяйки, тоже в кредит, приличное платье, почти совсем новое, и зарегистрировалась, где положено, как научила опытная хозяйка.
Нельзя сказать, что Таня не понимала, на какой шаг идет. Тем не менее не ощущала его реальности. Должно же что-то произойти. Придут какие-то люди, - она ведь зарегистрировалась в полиции нравов, - значит, отец узнает об этом немедленн°г все всполошатся и найдется выход из положения. Скорее всего, неосознанно, где-то подспудно, но именно такую форму мести отцу она избрала.
Комнату Таня сняла вместе с трехразовым питанием. Завтракала поздно и уходила на дальние окраины, прячась от людей. Обедать возвращалась часов в шесть. Хозяйка по-своему воспринимала заплаканное лицо девушки - не можег найти клиентов. Покормив ее, снова отправляла на улицу. Ни на кого не глядя, Таня уходила подальше от этого проклятого района Таунусштрассе, бродила до глубокой ночи и, обессилев, возвращалась домой.
Начались упреки хозяйки. Она не в состоянии без конца содержать глупую девчонку. Впрочем, готова помочь ей. Уже подобрала подходящего сутенера, чтобы никто не обидел. Ведь хочешь не хочешь, должна девушка ее профессии иметь покровителя, ибо иначе дружная каста сутенеров все равно не даст житья, пока кто-нибудь из них не добьется своего. Он и поможет твердо встать на ноги.
После выхода из больницы, уже сняв комнату, уже пройдя постыдную регистрацию, а еще до этого специальное и не менее постыдное медицинское освидетельствование, без которого не зарегистрируют, она все еще надеялась на приход отца. Больше двадцати дней пряталась от всех. Той страшной сцене с отцом, его поступку искала оправдание: дикая, нервная вспышка, повод для которой дала сама, наконец, просто состояние аффекта. Но сейчас? Он же все знает, ведь полиции нравов известно, что он совсем не рядовой человек на радиостанции "Свобода", и она сообщила туда. Таня начинала реально осознавать, на какой путь становится, но все еще не могла соотнести это к себе, не представляла себя в новой роли. Как в свое время, не задумываясь, повторила отцу его фразу о панели, не придавая ей никакого значения, так уже приблизившись к самой грани панели, все еще не могла полностью воспринять случившееся.
Таня ждала, что кончится, наконец, это наваждение, этот кошмар. Отец не появлялся, не давал о себе знать, а опытные руки подталкивали ее, сначала осторожно, ласково, а опутав долгами, мертвой хваткой сдавили горло. Только тогда она ощутила весь ужас своего положения. По пятам ходит сутенер, и прятаться по окраинам уже нет возможности. Всем сердцем прокляв отца, она пошла по единственно оставшейся ей дорожке.
Таня прилично зарабатывала. Вполне хватало на оплату комнаты и питания, на ежемесячный налог полиции нравов и участковому полицейскому, на погашение кредита за уже солидный гардероб модной одежды, за медицинское наблюдение и контроль и содержание сутенера, который и в самом деле в обиду ее не давал, хотя сам подсчитывал, сколько необходимо на обязательные платежи, а остальное, все до пфеннига, отбирал.
Однажды в переулке лицом к лицу она встретилась с отцом. Баранов давно знал, где его дочь и чем она занимается. Гордость не позволила ему идти к ней. Девчонка может еще подумать, будто он чувствует за собой какую-то вину, будто пришел извиняться или звать домой. Правда, гордость появилась позже, когда опасность миновала. А в первую минуту после случившегося, вернее, как только узнал о регистрации в полиции нравов, думать о дочери было некогда. Тогда во всей опасности встал вопрос о собственной судьбе. Чем это может кончиться для него?
Вся история, несомненно, уже известна начальству.
И, вероятнее всего, не только шефу - американскому полковнику Джеймсу Брауну. А в обстановке подсиживания, склок, зависти, царящих на "Свободе", кое-кто уцепится, конечно, за этот случай.
