Василий Потто - Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях
Чтобы сколько-нибудь унять беспокойных соседей и ободрить поселенцев, Булгаков в начале 1810 года сам ходил на Кубань, разорял аулы, брал штурмом завалы, проникал в места, которые сами горцы считали недоступными, но, несмотря на все это, несмотря даже на полное содействие ногайцев, живших по Кубани, результаты экспедиции были настолько ничтожны, что горцы, по удалении войск, опять принялись за мелкие хищничества[77].
Это было какое-то фатальное время для Кавказской линии. Необходимость сосредоточить войска на Кубани заставила обнажить границу по Тереку и Малке, и чеченцы, тотчас же воспользовавшись этим, напали на станицы Приближную и Прохладную.
Прохладная отбилась, а в Приближной был угнан скот и изрублено до двадцати казаков. В то же самое время подверглась нападению и Новогладковская станица на Тереке, но старые гребенцы не дали захватить станицы врасплох и отразили нападение. Сотня линейцев слетала даже за Терек и возвратилась назад с богатой добычей.
С этих пор гребенцы стояли настороже. Однако же 2 апреля 1810 года с вышки Червленной станицы замечена была сильная партия, переправлявшаяся через Терек. Командир Гребенского полка, войсковой старшина Фролов, поспешил к переправе и, видя, что неприятель уходит обратно, кинулся в погоню за Терек. С ним были только три офицера и восемьдесят шесть казаков, но, несмотря на то, отважный Фролов доскакал до Сунжи, отбил неприятельский скот и только здесь заметил, что тысячная партия чеченцев неслась наперерез отрезать ему отступление. Увлекшиеся удальцы обратились за помощью в мирный аул князя Бамата-Бековича[78], но, получив отказ, стали отступать, скучившись вокруг своей добычи, которую не хотели оставить. Так, отбивая атаку за атакой, гребенцы добрались наконец до Терека и были уже в ста саженях от мирного аула, когда чеченцы их окружили. Так как Бекович не позволил войти в сам аул для обороны, то гребенцам пришлось отбиваться в поле. И пока одни из них, спешившись, удерживали горцев, другие переправили за Терек отбитую добычу. Положение становилось критическое, особенно потому, что вероломный Бекович готовился напасть на казаков с тылу во время переправы.
К счастью, в Червленной услыхали выстрелы, и две сотни казаков поскакали на выручку. Заметив их приближение, Фролов бросился в шашки и, смешав толпы неприятеля, воспользовался этой минутой, чтобы отойти за Терек. К сожалению, в этом доблестном бою выбыли из строя все офицеры: два брата Фроловых и Тиханов и половина казаков.
Участие кабардинцев во всех беспорядках на линии, особенно в разгроме Каменнобродского села и в нападениях на казачьи станицы по Малке, не подлежало сомнению. В Кабарде зрел заговор, и если не вспыхнуло восстание, то только потому, что энергичный Булгаков, никогда не терявший головы в опасности, быстро двинул войска на Кабардинскую равнину и захватил двадцать тысяч голов скота, которые тут же приказал раздать на удовлетворение пострадавших линейных жителей.
Лишенные этой потерей почти всех средств к существованию, кабардинцы вынуждены были смириться и принять те условия, которые им продиктовал Булгаков.
В назначенный день, 9 июля 1810 года, знатнейшие князья, духовенство и уздени кабардинского народа, в числе тысячи человек, собрались на берегу реки Малки против Прохладной станицы. Булгаков, желая обставить церемонию возможной пышностью, велел принести знамя Казанского полка; и, когда оно было развернуто, когда гром барабанов и звуки музыки приветствовали его появление, кабардинцы склонили свои головы перед этим символом воинской чести. Они поочередно подходили к аналою, на котором лежал Коран, и, осеняемые знаменем, клялись быть мирными и добрыми соседями.
Торжественный акт этот решено было скрепить посылкой кабардинских депутатов к высочайшему двору, о чем ходатайствовали сами кабардинцы; но просьба их была отклонена самим Булгаковым, угадавшим, что этим видимым знаком преданности к России князья хотели только замаскировать свои сношения с Турцией и выиграть время.
Турецкие эмиссары действительно сновали по всей Кабарде, и агитация их шла настолько успешно, что кабардинцы скоро забыли свои обещания. 2 ноября 1810 года значительные толпы их под предводительством почетнейших владельцев собрались за Малкой и стали на обширной равнине, лежавшей против Прохладной станицы. Извещенный об этом кабардинским приставом, Булгаков сам выехал к собранию, но на вопрос его о причине сбора один из кабардинских князей, Измаил Атажукин, дерзко ответил, что собрал владельцев для своей собственной надобности.
– Без разрешения вы не вправе делать такое собрание, – заметил Булгаков.
– Да что вы, шутите, что ли? – нагло возразил ему Атажуков. – Я – старший из кабардинских князей и, по обычаю народов, во всякое время имею право делать подобные собрания.
И тут же он подал Булгакову от имени народа просьбу, в которой кабардинцы домогались получить такие права и привилегии, какие ни в каком случае не могли быть им даны. Дерзкая просьба, конечно, осталась без исполнения, и Атажуков был арестован. Тем не менее вся история эта вместе с беспрерывным разорением линии горцами наделала большого шума, а в Петербурге стали даже получаться доносы о беспорядочном управлении Кавказской губернией.
Что дела на линии находились действительно в печальном положении – это бесспорно, но виной этому были никак не личные качества Булгакова, не недостаток с его стороны ума или энергии, а только несчастливо сложившиеся для него обстоятельства, которых впоследствии не избежали и его преемники.
Нельзя не заметить также, что одним из главных тормозов для деятельности Булгакова были постоянные пререкания с ним гражданских властей, старавшихся всячески парализовать его распоряжения. Булгакова хотели обвинить даже в том, в чем он никак не мог быть виноватым, – например в появлении чумы и в пожаре Георгиевска.
Для прекращения всех этих недоразумений из Петербурга был командирован генерал-майор Вердеревский с правами и властью генерал-губернатора. Но честный и прямодушный Булгаков, привыкший более действовать саблей, нежели пером, считал для себя унизительным опровергать возводимые на него обвинения и не хотел оправдываться. Между тем действия Вердеревского направлены были далее не в его пользу, и последствием всей этой грустной истории было отстранение Булгакова от службы. В начале 1811 года он сдал должность генерал-лейтенанту Мусину-Пушкину, вступившему в управление линией впредь до приезда нового начальника, генерал-лейтенанта Ртищева, а сам отправился в Россию и вскоре скончался там от апоплексического удара, оставив по себе память храброго и прямодушного воина.
