Александр Половец - БП. Между прошлым и будущим. Книга 1
К концу беседы я спросил редактора:
— Как вы себе представляете будущее «Литературки»?
Газета, на ваш взгляд, устоялась и не нуждается в каких-либо переменах?
— Могу сказать следующее: «Литературная газета» — это национальное достояние, она основана Пушкиным бог знает сколько лет назад, возобновлена Горьким, тоже уже бог знает сколько лет назад, и она будет всегда! Будут закрываться и открываться другие газеты — а эта будет жить. В плане ее судьбы с глобальной точки зрения, вечности, у меня сомнений никаких нет. На какой-то период жизненные пути наши — мой и газеты — совпали, потом они могут разойтись. Тогда, конечно, она может измениться: очень многое зависит от редактора.
Эту фразу я ждал, и Поляков ее произнес.
Дальше я молча слушал, и все, что говорил Поляков, я позволю себе привести здесь как его монолог:
— В заключение, я хотел бы сказать следующее, обращаясь к американским читателям «Литературки». Неоднократно приходили к нам письма, появлялись и статьи в американской печати, в которых присутствует очень частый пассаж: «Вот, мол, нам так нравились ваши повести — вы были настроены демократично и либерально, и вдруг при вас газета так изменилась, так «поправела…» Ну и так далее… Вот что можно на это ответить — поправел в нормальном смысле слова читатель. «Поправел» не так, как у нас сейчас в России это понимают.
И я хочу здесь поставить все точки над «i»: дело в том, что писательствовать — это одно, а быть главным редактором — это другое. И задача главного редактора состоит в следующем: сделать так, чтобы его газета была интересна максимально большей части общества, а все наше общество — оно движется к центру. Оно очень сильно отошло от раннего либерального романтизма, который нанес России жуткий урон — он теперь будет восполняться десятилетиями. И в этом смысле «Литературная газета» просто отражает перемены, которые происходят, и отражает настроения в обществе — те, что и раньше были.
Но те, кто делал раньше «Литературную газету» делали вид, что просто нет таких настроений. А они есть, и в газете лишь перенесены из голов писателей на ее страницы. И тем, кто хочет понять, живя в отдалении, что сейчас происходит в России, в ее духовной сфере, в экономике, в политике, в культуре — им надо не злиться оттого, что они видят в газете имена, которые им, скажем, по какой-либо причине неприятны, например, потому что они в свой доэмиграционный период с этими людьми конфликтовали или исповедовали другие точки зрения.
Не возмущаться надо по этому поводу, а попытаться понять — почему именно эти люди сейчас завладевают общественным мнением — это не злой умысел Полякова! И если их имена появляются на страницах газеты, значит, они имеют вес в общественной жизни, значит к их мнению прислушиваются, и не только рядовые читатели, но власть предержащие — и им доводится отражать новую духовно-политическую реальность. Так что понять надо, а не сердиться оттого, что «ЛГ» сегодня не такая, какой была раньше, и какой им хотелось бы, чтобы она была.
* * *Вот таким образом главный редактор «Литературки», не ведая того, прокомментировал тезис нашего автора, который я привел в начале этих заметок. Здесь, уважаемые читатели, я умолкаю — выводы вы сделаете сами.
Эпилог книги первойИтак, терпеливый читатель, добравшийся до этих страниц, спрашивает себя — а почему всё же «БП»? Что это за БП? — поясню. Когда-то редакторы 16-й полосы «Литературки» известной как «Клуб 12 стульев», кажется, это был Ильюша Суслов, (или он вместе с Веселовским, какая разница?) — с подачи Розовского Марка основали забавную рубрику — «Роман века», а в ней из номера в номер печатался придуманный Розовским автор — «Евгений Сазонов». «Роман» назывался «Бурный Поток».
Текст был примерно такой: «Мария вышла на пригорок и пристально всмотрелась вдаль… (Продолжение — в следующем номере)». А через неделю было: «Она видела, как Семен бодро управлял трактором, распахивая целину». И следом — «Продолжение в следующем…» Ну, и так далее до бесконечости.
Танечка Кузовлева, с интересом принимающая мои литературные упражнения, как-то поинтересовалась: «Что это ты там пишешь так долго?» — «Да вот, — отвечаю, — роман века, «Бурный поток» называется». Посмеялись мы оба, а «Бурный поток» так и остался — «БП», став нашим паролем. Вот потому и «БП»: эти две буквы просто напрашивались в название — им они и стали.
А почему бы — нет?
Эти записки не есть затянувшийся пересказ собственной биографии их автора. Хотя и в этом — что дурного, но всё же…. Мемуар — да, может быть: потому что это, прежде всего, о людях, с которыми свела автора жизнь. И, конечно, — о времени, каким оно выдалось…
О чём бы, не попавшем на эти страницы, или ещё о ком бы автор здесь мог вспомнить? Ну, например, о встречах с Михаилом Шемякиным, с Гариком Каспаровым, с Андроном Кончаловским, с легендарным Олегом Лундстремом — в своё время пересказ бесед с ними стал достоянием читателя. Вернуться к этим текстам мы сумеем во второй книге трилогии, что, собственно, и вызвало сегодня её появление. Или вот, вспомнилось неожиданное знакомство с дочкой композитора Кальмана (да, да — тот самый, который «Сильва ты меня не любишь…») — оказалось, она живет по соседству и успела многое рассказать о своем замечательном отце…
Или о такой недолгой дружбе с Валерием Фридом — началась она неожиданно (он всё же жил там, а ты — здесь, или, наоборот, кто знает, как сказать правильнее) и завершившейся совершенно мистически. Трогательно надписанная тебе его только что вышедшая книга, и переданная с кем-то попутно в Штаты, путешествовала с полгода, наконец попала к тебе в руки — и именно в этой самый день тебе звонят из Москвы — Фрид умер…
И как не вспомнить недолгое личное, но многолетнее «на расстоянии», знакомство, жаль, что не могу сказать «дружба», с Довлатовым. И всё же: как-то получаю я из Нью-Йорка бандерольку, адрес обратный — от Сережи, открываю, а там 12 (!) курительных трубок. И записка, воспроизвожу ее по памяти: «Мне, — писал Довлатов, — врачи запретили курить (не знаю, чего еще скоро запретят), а чтоб не пропадали зря — вот, пользуйте трубки, какие-то из них с барахолок, но, может, есть и приличные…». А совсем скоро — не стало Сергея.
Так случилось, что столпы русского театра Ширвиндт и Козаков, оба курящие трубки, оказались, каждый на свое шестидесятилетие, у автора дома — и оба получили по экспонату из этой коллекции. Курили ли они их, не знаю, при случае думал спросить, но уверен — сохранили их. Ширвиндта видел с дымящейся трубкой в зубах, кажется, с той самой. А Козакова теперь уже спросить не смогу…
