Карл Сэндберг - Линкольн
Все громче раздавались голоса, требовавшие смертной казни не только Джефферсона Дэвиса, но и генерала Ли.
Черными типографскими рамками, передовицами, письмами читателей, вдохновенным потоком стихов газеты откликались на народное горе. Еженедельные журналы, ежемесячники тоже были обрамлены черным. Выпуск нью-йоркской «Геральд», содержавший замечательно написанную расширенную биографию Линкольна и полную подборку последних новостей, был раскуплен в Вашингтоне в течение 15 минут. На следующий день за номер этой газеты в Вашингтоне платили по 10 долларов.
Уильям Кэртис писал в еженедельнике «Харпере уикли» о Линкольне, что «…он видел дальше и глубже других, хотя в волнах смутного времени, в которые он был брошен, немногое можно было ясно рассмотреть…».
Старая пословица, хорошо известная лесорубам, вполне здесь подходила: «Дерево лучше всего измерить, когда оно повалено». История живого, действующего Линкольна кончилась. Теперь началась обширная эпопея в подлинной линкольнской традиции, в которой смешались легенды, мифы, фольклор. Верующие и атеисты, доктринеры и свободомыслящие — все они утверждали, что Линкольн принадлежит им. Письма и памфлеты изображали его то масоном, то спиритом, протестантом, католиком, евреем или человеком, у которого в жилах текла негритянская кровь. Трезвенники вполне резонно считали его своим, потому что он никогда не любил спиртного; а завсегдатаи салунов, проводившие свое время среди опилок и плевательниц, утверждали, что одни только его анекдоты доказывали, что он один из них. Но были и такие, кто предъявлял свои претензии в обобщающем утверждении: «Он был человечным».
В огромном и все увеличивающемся хоре почтительности и преклонения нашлась все же кучка людей, которая соглашалась с высказываниями империалистической и консервативной лондонской «Стандарт»: «Он не был героем при жизни, следовательно, ужасное убийство не может превратить его в мученика». Но народ Англии, массы, чьи ярко выраженные симпатии сорвали желание правительства официально признать конфедерацию, искренне горевали о его смерти.
Во французском сенате и палате депутатов монархисты и республиканцы объединились в формальном выражении соболезнования. На собранные по двухеантимовой подписке деньги была куплена массивная золотая медаль, которую комитет из либералов просил американского посла передать миссис Линкольн со словами: «Передайте ей, что в этой маленькой коробочке сердце Франции».
Пожалуй, большее значение, с заглядом в будущее, имел марш тысячи студентов из Латинского квартала через мост Сан Мишель. Полиция устроила баррикаду, преградила путь демонстрантам, приказала им разойтись и арестовала вожаков. Однако группа из 30 студентов все-таки пробилась к миссии Соединенных Штатов и передала послу Байгелоу адрес. В нем содержался косвенный выпад против Луи Наполеона:
«В президенте Линкольне мы оплакиваем согражданина. Нет больше стран, отгороженных своими границами. Наша родина — любая страна, в которой нет больше ни господ, ни рабов, там, где народы добились свободы или борются за нее. Мы сограждане Джона Брауна, Авраама Линкольна и Уильяма Сьюарда.
Мы молодежь, которой принадлежит будущее; у нас огромная энергия, и мы ее употребим на то, чтобы добиться подлинной демократии.
Тот, кого только что сразили, был гражданином республики, великие люди которой не покорители, нарушающие права и суверенность народа, а основатели и блюстители его независимости, такие, как Вашингтон и Линкольн».
В Германии многие союзы и общества, рабочие клубы, кооперативы, журналы рабочих выразили свое горе.
В Швеции отдан был приказ приспустить флаги в знак траура на всех кораблях, стоявших в гаванях Гётеборга и Стокгольма. То же произошло и в гаванях Норвегии. Тысячи норвежцев насчитывали своих кровных родственников в полках штатов Висконсина и Миннесоты. Молодой Генрих Ибсен в стремительной, бурной поэме «На смерть Авраама Линкольна» оспаривал право реакционной Европы оплакивать смерть самого выдающегося сына демократического западного мира.
На востоке — в Китае, Японии, Сиаме — принимались резолюции с выражением соболезнования.
Рассказы, легенды о Линкольне распространились на все четыре стороны света. Он оказался нужным всем. На всех континентах путешественники видели в домах бедняков портреты Линкольна; люди всегда готовы были говорить о нем. Ничто не было более пленительным, чем слово Льва Толстого, прозвучавшее из России, из Ясной Поляны: «Если кто-либо хочет понять величие Линкольна, он должен выслушать рассказы о нем разных народов. Я бывал во многих медвежьих углах. Но и там слово «Америка» произносится с таким трепетом, как будто это какой-то рай на земле или, может быть, ад. Но даже самые необразованные люди говорили о Новом Свете с уважением только в связи с именем Линкольна. Самые примитивные народы Азии говорят о нем, как об удивительном герое».
Путешествуя по Кавказу, Толстому довелось стать гостем главы черкесского племени, набожного мусульманина, который жил в горах, далеко от цивилизации; у него были неясные, детские представления о мире за пределами его владений. Он угостил Толстого лучшими яствами и напитками. По окончании пира хозяин попросил гостя рассказать о далекой от горного селения жизни. Толстой говорил о крупных государственных деятелях и знаменитых генералах, но это не вызвало особого интереса у слушателя. Все же он позвал соседей и их сыновей, чтобы послушать гостя. Полудикие наездники, дети голых каменистых гор, уселись на полу сакли и жадно слушали рассказы Толстого о русских царях, о войнах, об иностранных правителях и генералах. У него спрашивали подробности о Наполеоне, о его росте, о величине его рук, о тех, кто отливал для него пушки и пистолеты, о масти его коня. Толстой, как мог, отвечал на вопросы, но не удовлетворил их любознательности, хотя сообщил все, что знал о Наполеоне. Наконец глава племени встал — высокий седобородый конник, пахнувший кожей, лошадьми, землей, и очень серьезно сказал: «Ты до сих пор ни слова не сказал о величайшем полководце и правителе в мире. Это был герой. У него был голос мощный, как гром, его улыбка была, как восход солнца, его дела были крепки, как скала, и услаждали они, как аромат роз. Ангелы явились его матери и предсказали ей, что сын, которого она зачала, будет величайшим в мире человеком. И он действительно был так велик, что даже прощал преступления своих врагов и по-братски пожимал руки гех, кто покушался на его жизнь. Его звали Линкольн, и страна, в которой он жил, называется Америка. Страна эта так далеко, что если бы туда отправился юноша, то к концу пути он пришел бы стариком. Об этом человеке расскажи нам».
